Прекрасный Старый Мир

А на тему «как нам дальше жить». Пара медалей наше благосостояние если выводили не на уровень «секретаря товарища главы», то близко к тому. Ну и стипендия, если справлюсь. В общем, в финансовом плане у нас выходило ежели не благолепие, то близко к тому.

И время у меня более появится. Уж по вечерам точно, что не могло не радовать. Но было у меня некоторое неудовлетворение от того, что я в Академию иду, а овечка моя, столь многое со мной прошедшая — нет. Но ежели я себя достойно проявлю, так и в помощницы она мне вполне может быть определена, так что тут вопрос времени и торопливости неуместной.

С утра явился я в Управу, разобрался с документами, получил расчёт и, как и говорил Леший, «освобождение от обязанностей, при статусе служащего штате Управы». Засунул морду к Лешему, он вскинулся и повлёк меня, ну а я, ведомый некоторой ностальгией, стал вопросы задавать.

— Добродум Аполлонович, вопрос к вам имею. Вы столь бодро от меня избавляться принялись, что мне даже интересно стало, — не стал я разводить словесные кружева. — Столь достал я вас?

— Хм, не сказать что столь. Но вы и впрямь, Ормонд Володимирович человек-авария на службе вышли, — довольно добродушно ответил Леший, на что я не мог не кивнуть согласно. — И во время такое оказались, не самое для службы удачное. И юны чрезмерно, да и… Впрочем, последнее неважно. В общем, тут фактора два: рекомендованное мне воздействие вы своим присутствием оказали. А дальнейшая служба ваша выходит и ненужна: для стремлений ваших вы наслужили довольно, вон, медалями бряцаете аки ветеран при начальнике дурном, — отметил Леший. — И второй фактор: стал я к вам неверно относится, что к сотруднику неуместно и службе вредит. Вот и выходит, что в моих подчинённых вам быть не стоит, а письмоводителем каким или к кому ещё под начало — не с вашим характером тернистым. Имели бы вы целью карьеру в Управе — может и нашлось бы что, а так — только нервы трепать бессмысленно, мне и вам. Да и в самом деле — помрёте ежели. Дурно сие будет и на статистике Управной негоже скажеться. Ну а коль скоро стремление ваше в Академию оказалось не блажью бессмысленной, что я, признаться, проверял, — на что я покивал, часть моих посольств и миссий было очевидно не только нужны, но и проверкой были. — То Полису, вам, да и мне лучше будет, ежели вы делом своим, а не вынужденным займётесь.

— Благодарю за ответ, — задумчиво ответил я, на что начальство кивнуло.

Ну, в принципе, как и мыслил я: начальство злонравное не нрав свой бесовский применило, а гражданскую позицию проявило. А с её точки зрения я и впрямь «не на своём месте» был, «своё» выслуживая.

Тем временем, злонравный Добродум чело дланью осенил (своё к счастью), да и извлёк из саквояжа своего лист печатями изукрашенный.

— Совсем вы своими вопросами меня замотали, — нашёл крайнего в своей дыропамятности Леший, протягивая мне лист. — Ответ из гражданской комиссии, на место службы. Поздравляю гражданином Полиса Вильно, Ормонд Володимирович.

— Благодарю, Добродум Аполлонович, — принял я грамоту, одну из форм удостоверения гражданского.

И призадумался, за кого меня в гражданской комиссии приняли? Юнец, только из гимназиума. Децемвир, медаленосец. Гражданство по представлению Главы Управы Посольской… Впрочем, как раз последнее фактор скорее положительный: Даросил Карлыч службой многолетней немалый авторитет и вес заслужил, как и доверие.

Да и перестал мыслеблудствовать, благо, комплекс академических зданий уже обозреваем стал.

Леший моим проводником выступил, в качестве которого провёл через проходную, парковый комплекс с фонтанами, да и провел мою персону в относительно небольшое высотой, но приземистое здание. Где, миновав без препятствий секретаря, ввалились мы в кабинет. Кабинет был как кабинет, а обитатель его имел совершенно выдающуюся деталь внешности. Так-то дядька лет под пятьдесят, статный, с залысинами в пегих волосах, коие и с печатью интеллекта можно спутать. Да может они сие и были.

Но первое, то бросалось в глаза, была роскошная, белоснежная борода. Окладистая, широкая и длинная. Увенченная густыми, завитыми усами. Богатая борода, с уважением оценил я, тогда как память олегова, не без ехидства выдала «аксакал».

— Здравствуй, Лавр Путятович, — выдал леший.

— И ты здравствуй, Добрыня Аполлонович, — кивнул аксакал. — Присаживайтесь, — совершил он пригласительный жест. — Этот юноша, о котором ты рёк? — вопросил он лешего, уставившись на мою персону.

— Тот самый, — кивнул леший. — В академию тщится, в науках преуспел и понимание имеет, — морщилось его злонравие, описывая объективную реальность. — Злонравен правда и характером тернист без меры.

— Сие да, достоинства важные, — не без ехидства уставился на Лешего Лавр. — А вы юноша, что скажете? С Остромиром Потаповичем я разговор имел, да и патент вашим именем оформлен. Глубины знаний, впрочем, в нём нет. Однако воображение выказан преизрядное, для учёного подходящее. И что вы хотите попросить?

— Ничего, — улыбнулся я в ответ.

— Извольте поподробнее, — явно «экзаменационно» вопросил меня Лавр.