Прелесть

Но сейчас роллы улетели — на космическом корабле, выращенном двумя беглянками под самым носом у Меткафа.

Дойл сидел на корточках на плотине и размышлял о том, что надежды человечества так и остались несбыточными — из-за чьей-то жадности и корысти.

Роллы покинули Землю… Стоп! Улетели не все! Одна осталась! Лежит в багажнике старого рыдвана, дожидающегося хозяина на дороге у сухого ручья.

Дойл встал, ощупью добрался до кромки плотины, обогнул подпиравшее ее дерево, съехал с крутого берега на каменистое дно и побрел по нему.

«Что же делать теперь? — гадал он. — Махнуть прямо в Вашингтон? Обратиться в ФБР?»

Как бы там ни было, что бы ни происходило, единственная оставшаяся ролла должна попасть в правильные руки. Уже потеряно слишком много. Больше нельзя рисковать. Государство, наука позаботятся о том, чтобы эта ролла принесла максимальную пользу.

А вдруг с ней, запертой в багажнике, что-то случилось? Дойл встревожился, вспомнив, как она стучала, требовала внимания к себе.

Вдруг ролла задохнулась? Может, хотела сказать что-то важное, что-то насчет особого ухода за ней, без которого ей не выжить?

Всхлипывая от изнеможения, Дойл пробирался по руслу. Оступался на гальке, переваливался через глыбы. Комары организовали ему плотный эскорт, и он отмахивался, но вяло — так волновался за судьбу роллы, что укусы насекомых казались мелким неудобством.

Наверняка сейчас в саду на холме банда Меткафа деловито очищает деревья, пожинает несчитаные миллионы в новехоньких хрустящих банкнотах. Всем уже понятно, что игра окончена. Теперь можно только хапнуть побольше и залечь на дно.

Вероятно, деревьям, чтобы стабильно давать урожаи безупречных денег, требуется постоянная забота ролл. Иначе зачем бы Меткафу держать инопланетного садовника в городском саду? Лишенные квалифицированной опеки, деревья еще какое-то время поживут, но урожаи будут нерегулярными, а плоды — порчеными, как початки у одичавшей кукурузы.

Уклон земли подсказал Дойлу, что дорога рядом.

Пробираясь вслепую, он вдруг обнаружил перед собой машину. Обогнул ее и постучал в окно.

В салоне завопила Мейбл.

— Не бойся! — выкрикнул Дойл. — Это я! Я вернулся.

Дверца отворилась, и он сел. Мейбл прильнула к нему, и он обнял ее.

— Прости, — сказал Дойл. — Прости, что я так задержался.

— Чак, все хорошо?

— Угу, — промямлил он. — Да, пожалуй, можно так сказать.

— Как же я рада! — с великим облегчением заявила Мейбл. — Выходит, все закончилось. И ролла убежала…

— Убежала?! О боже! Мейбл!..

— Чак, не расстраивайся, пожалуйста. Она так колотилась, и мне было ее жалко. Конечно, я боялась, но больше жалела. Поэтому открыла багажник и выпустила ее, так что теперь все в порядке. Это самое милое существо на свете.

— Значит, сбежала… — проговорил Дойл, все еще не веря в услышанное. — Может, она где-то здесь, прячется в темноте?

— Нет, — ответила Мейбл. — Она со всех ног припустила по лощине, как собака на хозяйский зов. Было темно и я боялась, но все-таки пошла за ней. Звала, искала, но все напрасно. Я точно знаю, что она удрала. — Мейбл выпрямилась на сиденье и рассудительно сказала: — Ну и что с того? Ролла ведь тебе теперь не нужна. Конечно, мне жалко, что она убежала. Из нее бы классная домашняя зверушка получилась. Так забавно разговаривает — куда интереснее, чем попугай. Да и вообще она лапочка. Я ей ленту повязала на шею, у меня желтая была, и получилось просто загляденье.

— Не сомневаюсь, — вздохнул Дойл.

И представил себе свежевыращенный корабль, который мчится в космическом пространстве к далекому солнцу и уносит с собой вековечные надежды человечества, а на его борту — ролла, такая умиротворенная, такая миленькая, с желтой лентой на шее.

Убийственная панацея

Медики уже наготове и утром начнут операцию «Келли», а это нечто уникальное, раз уж ее окрестили «Келли»!

Доктор сидел в потрепанном кресле-качалке на покосившемся крыльце, повторяя себе это. Он покатал слово на языке, но в нем уже не было ни прежней остроты, ни сладости, как некогда, когда великий лондонский врач встал на заседании ООН и заявил, что назвать ее можно только «Келли», и никак иначе.

Хотя, если хорошенько подумать, все это дело случая. Вовсе не обязательно «Келли», это мог быть и кто-нибудь другой, лишь бы после фамилии стояло «Д. М.»[6]. Это мог быть Коэн, Джонсон, Радзонович или кто-нибудь еще — любой из врачей мира.

Он немного покачался. Кресло поскрипывало, доски крыльца постанывали ему в лад, а наступающие сумерки тоже были полны звуков вечерних игр детей, торопящихся насытиться последними минутами игры, перед тем как придется идти домой и вскоре после того — в постель.

В прохладном воздухе разносился запах сирени, а в углу сада смутно виднелись белые цветы раннего невестиного венка, того самого, что дала им с Дженет много лет назад Марта Андерсон, когда они впервые поселились в этом домике.

По дорожке протопал сосед, и в сгустившихся сумерках он не сумел разглядеть, кто именно, но сосед окликнул его:

— Добрый вечер, док.

— Добрый вечер, Хайрам, — ответил старый доктор Келли, узнав соседа по голосу.