Прелести Лиры (сборник)

Тень Германна (которого надобно увидеть как воплощённую гением Пушкина зловещую тень жизни и Человека) продолжала и продолжает витать над русской жизнью и литературой.

Вообще над жизнью и литературой».

В то время, когда его быстро несли на носилках к одной из машин (всех нас, живых, к счастью, подгоняет страх смерти), Гомер мог бы увидеть пронзительно чистое голубоватое небо.

Оно было пугающе мирным.

...

Начато 21.09.2009 – закончено 23.10.2009, Минск

Вселенная не место для печали

1

Он ворочался один в двуспальной теплой постели и никак не мог уснуть.

Ему чудилась пугающая своей безмерностью черная вселенная, унизанная рождественской россыпью сверкающих звезд, испускающих холодный режущий блеск. Черное, озаренное холодным блеском, становилось идеально черным. Эта бездна завораживала и не отпускала. Иногда на этом стерильном, торжественно-трагическом фоне возникал живой силуэт рыжей неухоженной лисы, крадущейся на трех лапках, и пропадал в созвездии Девы.

Среди бесчисленного количества звезд он легко находил те, которые лучились светом ее глаз. Он сразу представлял ее улыбку, пухлую нижнюю губку и тонюсенькую влажную полоску между губ, нежно мерцающую алмазными оттенками Млечного пути.

Вселенная улыбалась.

Странно. Все самые эффектные фокусы макияжа женщины, прилежные кокетки, подсмотрели у чопорной вселенной. Всматриваться в лицо любимой – все равно что изучать вселенную.

Наконец, он уснул – и ему снилось, как он и она путешествовали по вселенной, наслаждаясь отсутствием времени и пространства и присутствием какого-то медоточивого, но неосязаемого, эфира. Проще сказать, им было хорошо оттого, что они были вдвоем, и им никто не мешал. Конечность и обозримость вещей исчезли, и воплотилась мечта людей: они, бессмертные, попали в бесконечность.

Вот только жалко было со всем этим расставаться. А что-то подсказывало, что попали они в бесконечность ненадолго.

2

Кто же начинает повествование с середины?

Это возможно лишь в том случае, если сам не знаешь, где начало, где конец и в какой стороне глубина. Во всяком случае, приличия требуют вначале представить героя, чем мы незамедлительно и займемся. Это и будет нашим условным началом. Потому что никто в мире не знает, когда действительно началась и чем на самом деле закончится эта вселенская история.

Итак, звали нашего героя Герман. Строго говоря, Герман Алексеевич. И если на то пошло – Титов. Ничего поэтического. За исключением разве что того обстоятельства, что младенца нарекли суровым именем в честь космонавта. Была такая мода: называть детей в честь первопроходцев космоса и тем самым если не наделять их исключительными достоинствами героев, то приобщать их к сонму людей необычных. Икон не было, были космонавты.

В остальном же Герман Алексеевич был человеком, на первый взгляд, обычным. Таких людей – море разливанное, и у каждого из них уникальное хобби, делающее их похожими один на другого до неразличимости. У одного собака немыслимой енотовидной породы, у другого – кот с сиреневым окрасом, практически северное сияние, Бегемот, естественно; у третьего марка с изображением Георга 17 (таких в мире три, остальные сгорели), который, ежели присмотреться, подозрительно напоминает Александра Македонского. На двух других марках Георг, скорее, похож на Нерона. Огрехи полиграфии.

Одиночество толкает к изысканным развлечениям: хочется выделиться, хочется, чтобы тебя заметили. А когда на тебя обратят внимание – хочется забросить свое увлечение к чертовой бабушке.

Вот и у Германа Алексеевича сначала был пес Барбос, потом кот Васька, потом редкие книги. Потом лыжи. Нет, сначала лыжи, а затем книги.

Нет, сначала у него была жена (опять мы нетвердо ощущаем концы начала). Потом она от него ушла – к человеку, у которого как раз и была марка с величественным портретом Георга, смахивающего на Александра. Георг, кстати сказать, держал на поводке породистого дога. Долматинца. Дорогая марка.

Жена ушла, а сына оставила. Герман Алексеевич с увлечением и грустью воспитывал сына Егора. В их суровом и рациональном мужском мире женщинам молчаливо отводилась смутно-важная, не вполне ясная, но несомненно сакральная роль: дама в длинном облегающем платье занимала место на возвышении, однако взамен плоти и внятных контуров глаза мужчины слепила сияющая пустота.

Егор, когда подрос, пытливо поглядывал на отца; тот отводил глаза. Ему нечего было сказать сыну.