Прелести Лиры (сборник)

Нельзя не сказать и еще об одной его особенности. Обычно люди пожилого возраста говорят: жизнь пролетела как одно мгновение. Молодые не замечают течения времени, а люди в возрасте только разводят руками: «Не успеешь оглянуться – как жизнь пролетела». Герман Алексеевич, отдадим ему должное, уже в ранней юности остро ощущал предательский, неостановимый полет времени. Он физически чувствовал метеоритную судьбу минут, начиненных спорадическими вспышками секунд: феерический всплеск пламени в темноте, бег огня по дуге-цепочке, еще, еще – для того, чтобы рассеяться мелкими искрами в сгустившейся тьме и погаснуть навеки. Каждый день он умел наполнять событиями, творил их, и никогда не откладывал на завтра важных дел. Это можно было бы назвать даром, если бы от него был хоть какой-нибудь прок. А так – никому от этого ни жарко, ни холодно. Герман Алексеевич, повторим, не был человеком историческим. Он был, скорее, обычным. Не без слабостей.

И вот еще тому неоспоримое свидетельство: он любил мечтать, умел мечтать и делал это со вкусом и обреченностью. Разве люди серьезные, деловые и запрограммированные на результат умеют мечтать? Нет, они в силу того, что существуют в режиме «суета сует», счастливо избавлены от этого недостатка. А он был мастер мечты. Конечно же, он мечтал о том, чего лишен в жизни. В мечтах он всегда крепко держал за руку женщину в облегающем платье.

Иногда его мечты сбывались в снах. Счастьем назвать это было неловко, но на следующий день у Германа Алексеевича все ладилось особенно удачно. Именно в такие дни он чаще обычного ловил на себе заинтересованные взгляды блекнущих тридцатилетних женщин и спешил примерять к их полнеющим фигурам облегающие платья. Некоторым, казалось, оно было к лицу. Но платье по-прежнему оставалось без хозяйки.

И вот опять близился Новый год, у него замирало сердце, и мечты выстраивались в ряд. В такие ночи сны бывали особенно сладкими.

Наконец, следует сказать еще об одной отличительной черте нашего обычного героя, прежде чем мы перейдем к его действительно необычной профессии, делающей героя не таким уж и обычным. Одиноким женщинам с детьми категорически не подходило облегающее платье из его грез. Оно им жало со всех сторон. Это трудно объяснить. Нельзя сказать, что Герман Алексеевич не любил детей. Он ведь обожал сына. И отдал ему все сердце. Именно поэтому он не был способен на любовь к другим, чужим, детям. А обманывать их было невозможно. И стыдно. Это Герман Алексеевич знал по собственному сыну. Он был лишен дара любить чужих детей как своих.

Подруги Германа Алексеевича (чем меньше в жизни любви, тем больше подруг) печальными глазами провожали спину мужчины, который умел готовить, как шеф-повар, и разбирался в тонкостях женского туалета на уровне кутюрье. Это было так необычно. После его ухода в вазах грустили цветы, а в глазах благодарных женщин (чаще всего это были брошенные, недооцененные мужьями жены) переливались и мерцали в полумраке слезы. Женщины чувствовали себя рядом с Германом именно женщинами, самым роковым образом неподходящими этому удивительному, желанному мужчине. Да, отметим также, что дети подруг всегда получали в подарок любимые игрушки. Всегда. Не просто машинки и куклы. У машинок открывались боковые дверки и багажник, как это и виделось живому детскому воображению, а у куклы платье было завязано непременно розовым бантом. Или желтым. По желанию.

Герман Алексеевич трепетно относился к детской принципиальности и никогда не путал ее с капризами.

Никогда.

4

Жена сына, Елизавета, мечтала о платье, в котором она нравилась бы самой себе и которое способно было в очередной раз свести мужа с ума. Вот такое новогоднее пожелание. Проблема была только в одном: она представления не имела, каким должно было быть это злосчастное великолепное платье. Зато она знала вкус Германа Алексеевича, а также его способность разглядеть уникальное в, казалось бы, заурядном, яркое в неброском. А также его ненавязчивую услужливость по отношению к молодым. Свекор с удовольствием Деда Мороза откликнулся на конкретную просьбу «присмотреть что-нибудь этакое, ну, вы понимаете». Накануне своего дня рождения лучшим подарком ему самому было настроение в семье сына.

Итак, дни стояли унылые, однако именины сердца никто не отменял.

Герман Титов пошел бродить по магазинам, точнее, вдоль боксов-бутиков, расположенных под крышей большого Дома мод. Одного взгляда на витрину ему было достаточно, чтобы оценить жалкое великолепие модных силуэтов. Все это было не то. Не было необходимой потрясающей простоты, чистоты линий, «заказывающих» платью оттенок цвета, – и волшебно переходящих в элегантность. Чего греха таить: не платье украшает женщину, нет, не платье; оно может только подчеркнуть выражение глаз. В этом вся тонкость и философия одежды. Возьмите платье очаровательной феи, отдайте его злобной кухарке – и оно превратится в тряпку с блестками.