Прелести Лиры (сборник)

Два года тому назад Егор женился, судя по всему, удачно, хотя и по любви, а Герман Алексеевич забросил все свои увлечения, которые дисциплинировали характер, укрепляли любознательность, будоражили здоровое любопытство (все это, собственно, объединяло интересы отца и сына и счастливо заменяло процесс воспитания), разгоняли скуку и вообще держали в тонусе (ведь увлечения – это не «фантики презренные», как представляется любителям от хобби; профессионалы в области увлечений знают, что «проекты», занимающие ваше свободное время, и формируют по-настоящему образ жизни; скажи мне, чем ты увлекаешься – и я скажу, что ты пытаешься скрыть в жизни от себя самого), и поддался какой-то слабости, наличие которой он скрывал даже от самого близкого человека, от Егора. Сын, плоть от плоти Германа Алексеевича, как и положено, последнее время все больше и больше жил своей жизнью. Отдалялся, расширяя пространство человеческой вселенной. Так заведено каким-то незыблемым порядком. И если ты желаешь добра своему сыну – помоги ему стать независимым от тебя. Потом он вернется к тебе, и вы, увы, поменяетесь ролями: сын будет учить отца жить. А ты, отец, будешь отдаляться от сына, все дальше и дальше, пока не обретешь покой в каких-то неизведанных уголках вселенной…

Да, поддался слабости… Герман Алексеевич вопреки логике и здравому смыслу увлекся странной загадкой: его заинтересовало, как устроена вселенная, точнее, как устроена бесконечность, заполняющая вселенную. Причем, не математический или какой-нибудь физический аспект бесконечности его волновал, а философский. Модель бесконечности – вот что не давало ему покоя. Ведь на миллиарды километров промеряли вселенную – и конца краю не видать. Ну, еще миллиарды. Это мы вообразим, не проблема. Потом еще. А дальше? Бесконечность в буквальном смысле? А ведь, законы, похоже, везде одни и те же. И законы помогают объять необъятное. Это их, законов, обязанность.

Вопреки всем доводам рассудка, Герман Алексеевич чувствовал, что рожден для разрешения этой загадки, приличной разве для эпохи тридевятых царств. Как бы это сказать, чтобы попроще, без пафоса и без мистики… (Тут ловишь себя на мысли, что больше всего боишься показаться сумасшедшим, и опасаешься того, не сумасшедший ли ты в самом деле.) Чувства и мысли другого человека вообще выражать одна морока, а тут еще, как на грех, нетривиальные. Ну, да ладно, попробуем.

Он чувствовал, что весь его жизненный опыт, сугубо приватный и, казалось бы, не имеющий к загадке никакого отношения, порожден был именно порядком вещей, черпающим свою логику в бесконечном, и, в свою очередь, мог помочь разобраться в загадке. Герман Алексеевич чувствовал, что бесконечность и человек как-то связаны друг с другом. Поймешь одно – разберешься в другом. В бесконечность надо входить через человека. Не через Бога. Другим путем.

В человеке есть все, в нем существуют, соприкасаются и пересекаются множество вселенных. И все они умещаются в одной точке. Как это происходит? Наблюдая за развитием сына, Герман убедился, что бесконечность человека сводима к какому-то конечному пункту. Огромный дуб вырастает из маленького желудя.

Иди скажи об этом сыну – и получишь в ответ внимательный прохладный взгляд, такой же, как и у его матери. Бывало, заговорит в молодости влюбленный Герман о неземной любви – и напорется на копьеносный взор сестры милосердия в доме скорби, где из жалости принято добивать безнадежно больных. Егор как-то счастливо повзрослел быстрее своего папаши. Собственно, генетически сыну положено быть старше своего отца, мальчик является отцом мужчины (вот она, путаница из области бесконечного).

Но путь к бесконечности оказался еще более непредсказуемым, чем это представлялось Герману Алексеевичу.

3

Дни стояли серые, унылые, похожие друг на друга словно близнецы. Самые короткие дни в году, тусклыми просветами разделяющие самые длинные ночи. Одна отрада – близился неизбежный Новый год. И здесь у Германа Алексеевича был свой интерес: он родился ровно в полночь, с 31 декабря на 1 января. Ему исполнялось сорок девять лет.

Нашему герою не то чтобы нравилось стареть, стыдливо прожигая остатки бесполезной жизни, или любоваться на украшенные радужными шарами елки; стыдно сказать, но он по-прежнему ощущал Новый год как время исполнения желаний. У него, сколько он себя помнил, замирало сердце, беспричинно улучшалось настроение, появлялся блеск в глазах, и в течение двух недель до Нового года, а также неделю после, он испытывал состояние, которое точнее всего описывается старомодным словосочетанием «именины сердца».

Вот так счастливо устроен был Герман Алексеевич.