Прелести Лиры (сборник)

Глаза его жены были закрыты. В момент поэтической кульминации, в момент экстаза, который Бархатков так искусно обозначил, Серов расстегнул платье Эвелины сзади и стал ласкать ее небольшую грудь своей огромной ладонью. Бархатков тут же швырнул листы в сторону и размашисто бросился на магната. В мгновение ока ему навстречу выскочила чугунная кувалда: он получил банальный удар под глаз и свалился на пол, издав сочный стук треснувшего арбуза. Голова пошла кругом.

Лежа на полу, в луже грузинского вина, он слышал, как Федор Иванович задумчиво произнес:

– Культ поэтического восприятия мира ведет к деградации личности. Хотя надо признать: он дьявольски талантлив, Лина. Мне уйти?

– Нет, останься. Мне очень холодно одной.

В ответ на это Серов стащил с Эвелины платье и привлек ее к себе. Прозвучал влажный поцелуй. Жена Бархаткова тихо застонала. Муж знал, чего ей хотелось в этот момент. Он кожей ощущал мягкие толчки ее теплого прерывистого дыхания. Он знал все, что произойдет дальше. Она начнет прижиматься мягким животом, и сама сделает так, как мужчине и в голову не придет: дальше начнется непредсказуемое. Она была поэтом в области интимных отношений.

Лунный свет ванной комнаты привел молодого в чувство. У него в ушах звучали слова «надо признать: он дьявольски талантлив, Лина», заглушаемые шуршанием вечернего платья, от которого Федор Иванович освобождал грудь и бедра Эвелины.

Странно: стон Эвелины не вспомнился ни разу.

3

Как-то так получилось, что еще до ресторана они успели помириться. Против всех человеческих правил, вопреки здравому смыслу, подчиняясь разнузданной поэтической логике, за которую Сергей Сергеевич себя тут же зауважал, он легко простил свою жену, чем несколько озадачил Серова. Бархатков даже не ожидал от себя такого широкого жеста, так выделявшего его из толпы занудно-приличных людишек. Сомнительное поведение Эли было ничтожной платой за то, что произошло между ним и небом. Женщина, даже если это твоя жена, не перестает быть обычной женщиной. Зачем же унижаться до ссоры с ней, до выяснения отношений? Женскую природу, мстительную и примитивную, не поменяешь. А Серов… Дело ведь не в нем, а в том, что поэт отважился звуки милой лиры поставить выше всего на свете.

В ресторане они с Эвелиной сидели по одну сторону стола, по другую расположились Серов с Валентиной, не сводившей глаз с Бархаткова. С ними была еще одна пара: кажется, подвернувшиеся друзья Серова. Запомнилась фамилия друга: Петр Петрович Война. У Войны было гладенькое лицо скопца с мелкими чертами.

– Мир Войне, – сказал Бархатков.

Петр Петрович сделал вид, что не заметил глупого остроумия поэта, елейно подмазываясь к своей пышной даме, ловившей каждое слово Серова.

Федор Иванович поднял тост за выдающегося поэта, за его счастье и удачу. Поэма «Агорафобия» будет напечатана сразу, как только будет закончена. Это изумительная вещь. Такой талант надо всячески поддерживать. Браво. Что такое агорафобия, интересуется Валентина? Это боязнь пространства, заполненного толпой, по смелой версии поэта. В принципе – это болезнь, и ее надо преодолевать.

Валентина просто раскрыла рот. Не такая уж она и простушка, если разобраться. У нее есть поэтическое чутье, особый нюх на присутствие или отсутствие поэзии. И, кажется, большая мягкая грудь.

Как ни странно, было весело. Особенно веселилась Эвелина, которая шутила сама и смеялась шуткам мужчин. У Войны обнаружилось чувство юмора, и он сам предложил выпить за мир во всем мире. Но Валентина уловила напряжение, которое заряжало и сгущало воздух за столом. Все было чересчур естественно, несколько нервно – слегка пахло порохом.

Бархатков с трудом представлял себе, что будет дальше: вариантов развития событий было слишком много. Открытость и непредсказуемость не только жизненных перспектив, но даже сегодняшнего вечера, приятно волновала и тревожила. Поэт чувствовал себя как рыба в воде. Это и была поэтическая стихия – свобода и воля.

Однако все завершилось до обидного обыденно.

– Нам пора, – сказала Эвелина, поднимаясь из-за стола, совершенно уверенная в том, что Бархатков сейчас подаст ей пальто.

Все обменялись дружескими поцелуями, мужчины пожали друг другу руки, и общество разошлось, пожелав счастья всем и каждому. Бархатков неторопливо подавал пальто Валентине, задерживая свои руки на ее плечах, а Серов с большим вниманием ухаживал за его женой.

В такси молодожены молчали, глядя в разные стороны, а дома Бархатков, ни слова не говоря, стянул с мадам Столбиковой платье и повалил на пол в кухне, на то самое место, где он лежал, сбитый с ног Серовым. Это была не любовь, а месть Эле за измену. Да, Бархатков унизился до мести, ощущая при этом, как он возвышается до поэтического безумия. Глаза жены были закрыты. Больше всего он боялся прерывистого теплого дыхания, которое утром было подарено Серову и которое сейчас больно бы обожгло самолюбие законного мужа. Сейчас ему не надо было нежности; сейчас он хотел быть грубым гунном.