Прелюдия к большевизму

Мысль о том, что Львов «устраивает вокруг этого суету» и что все это дело — «недоразумение», сделалась популярной на следующий день — 27 августа. Савинков сам сообщил Филоненко по прямому проводу утром 27-го: «Мне очень жаль говорить вам, что вы плохо информированы: генерал Корнилов подтвердил заявление своего посланника в разговоре с А.Ф. по аппарату Хьюгса. Решение сейчас принято». И вечером 26-го Савинков предложил направить на фронт телеграмму в особое соединение, которое он считал достаточно «надежным», чтоб выступить с маршем на Ставку. Информация, которая прибыла из Ставки ночью 26–27 августа, только усилила нашу тревогу. Примерно в час ночи Филоненко отправил довольно путаное сообщение по аппарату Хьюгса своим «шифрованным» языком о том, что высоты (Корнилов) меняют руки; что отважные генералы собираются нападать; что между Геркулесовыми столбами (Керенским и Корниловым) должен состояться танец; что некоторые великие люди должны встретиться в Ставке и так далее; из всего этого послания можно было сделать один определенный вывод: в Ставке что-то происходит. То, что происходило, теперь можно описать следующим образом: в зависимости от результатов миссии Львова Корнилов в своем кабинете обсуждал окончательное решение о форме диктатуры. Были изучены два плана; согласно одному, Корнилов должен был быть единственным диктатором, и Совет министров должен был подчиняться ему; согласно другому — создавался Совет национальной обороны с Корниловым во главе, в то время как Совет министров должен был получать инструкции от Совета национальной обороны. Второй план был одобрен, а диктатура одного человека отвергнута. Кем? Господами Завойко, Аладиным и Филоненко. Честь отказа от диктатуры одного человека была приписана Филоненко!

Урегулировав с помощью «высококвалифицированных» советчиков форму правительства, Корнилов в той же компании составил список своего кабинета, обсудив детали программы. Наконец, получив сообщение о моем «согласии» сдать Временное правительство без борьбы, Корнилов «со вздохом облегчения» поспешно направил телеграммы своим фаворитам — Милюкову, Родзянко, Маклакову и другим, чтобы они немедленно прибыли в Ставку «в свете опасного состояния дел». Таково было «недоразумение» относительно того, что происходило в Ставке.

Тем не менее на следующий день, 27 августа, после разговора Савинкова с Корниловым около шести часов вечера, по Петрограду распространилась версия о том, что Львов просто «создал вокруг этого суету» и что возникло «недоразумение». Эта версия нашла много энергичных сторонников. Тот же Савинков, настаивая на том, чтобы Филоненко уехал из Ставки, говорил ему на следующее утро: «Поверьте мне, я лучше информирован, чем вы, вы не знали о многих вещах так же, как я, когда в последний раз находился в Ставке». Однако после своего разговора с Корниловым Савинков прибывает около восьми вечера в Зимний дворец и настаивает на необходимости «попытаться разобраться в недоразумении и вступить в переговоры с генералом Корниловым». Несмотря на тот факт, что в ходе этого разговора Корнилов заявлял, что отказался дать команду, он признал, что отправил Львова, чтобы тот сделал заявление о диктатуре. Вместе с тем он сказал, что это заявление было якобы ответом на мое предложение. Что же это было за «недоразумение», которое сделало желательным переговоры? Главнокомандующий всех действующих полевых армий, который сообщает правительству о немедленном провозглашении своей диктатуры, ни одним правительством ни на минуту не может быть оставлен во главе армий. В то же время генерал, который при таких обстоятельствах отказывается уйти со своего поста, явно совершает тяжелейшее преступление против государства. Для тех, кто сейчас буквально воспринимает слова Корнилова и, соответственно, считает меня сообщником, я скажу, что любые переговоры должны были проводиться не со мной, но с Временным правительством, у которого следовало просить ордер на мой арест.

Те, кто полагает, что генералом Корниловым была совершена bona fide[24] ошибка, могли придерживаться такого мнения до момента, пока Корнилову дали ясно понять, что Львов не имел никаких поручений от меня к генералу Корнилову и не мог иметь их.