Керенский. Ультиматум. Он сказал: «Меня проинструктировал генерал Корнилов».
Председатель. А он говорил вам о деталях, была ли у него какая-то информация?
Керенский. Нет, он лишь перечислил пункты. Очевидно, он на самом деле очень хорошо их знал, ибо перечне-лил правильно и устно, и письменно: провозглашение закона о смертной казни, передача власти и отставка и пункт 4 (только для меня и Савинкова): немедленный отъезд в Ставку. Вот почему я хотел зафиксировать пункт 4, который не появился на бумаге, но на ленте машины Хьюгса. С моей точки зрения, самые решительные слова из нашего разговора, записанные машиной Хьюгса, содержались в моем вопросе: «Савинков тоже нужен?» Львов сказал мне, что Корнилов в равной степени настаивал на немедленном прибытии и меня, и Савинкова. Вот почему я задал вопрос, касается ли предложение немедленно прибыть в Ставку только меня или нас обоих с Савинковым. Категорическое подтверждение — «Савинков тоже», и последующее заявление, что лишь «чувство ответственности» вынуждает его «так настойчиво требовать», сделало для меня совершенно ясным, что Львов был au courant[23] всего дела.
Председатель. Вырубов видел эту записку?
Керенский. Я вручил ее ему и сказал: «Прочтите».
Председатель. Какое впечатление она произвела на Вырубова?
Керенский. Он спросил: «Что делать?» Я рассказал ему, какие шаги предпринимаю. Позже вечером Львов был арестован.
Председатель. Значит, Львова в то время там не было?
Керенский. Львов вышел, а Вырубов вошел. Я попросил Вырубова прибыть точно к восьми часам вечера на телеграф в доме военного министра. После были приглашены туда Балавинский и Козьмин, заместитель командующего Петроградским военным округом. Словом, я сделал все приготовления, необходимые для того, чтобы должным образом установить «факт».
Раупах. Значит, Львов выдвинул эти пункты не как мнение Корнилова, не как совет, но как просьбу, как ультиматум?
Керенский. Вопрос о мнениях не стоял; это был приказ, ультиматум. Дальнейший пункт сообщения, переданного по ленте Хьюгса, которому я придаю особенно важное значение, являлся ответом на мой вопрос, желателен ли наш приезд только в случае, если большевики начнут движение. Когда я говорил со Львовым, то пытался выяснить, необходима ли была наша поездка только в случае опасности, исходящей от большевиков, или же любом случае. Я хотел выяснить, на самом ли деле они опасались большевиков, или это было просто предлогом. Я несколько раз задавал этот вопрос Львову: «Все это требуется, если большевики на самом деле выступят, или я должен ехать в любом случае, большевики или не большевики?» Последовал ответ: «Это все равно». Я задал тот же вопрос Корнилову. Не помню, что было на ленте.
Раупах. «Необходимо ли мне приехать…
Керенский.…только в случае восстания большевиков или в любом случае?». Ответ: «В любом случае». Так оба человека, Корнилов и Львов, находясь в сотнях миль друг от друга и не зная, кто из них что говорит, дали одинаковый ответ на один и тот же вопрос. И тогда в третий раз, когда мы со Львовым возвращались с прямой линии, я задал тот же вопрос в присутствии Балавинского.
Председатель. Львову?
Керенский. Да. Должен ли я ехать только в случае выступления большевиков или в любом случае. Я сам наверняка знал, что 27 августа никакого выступления большевиков не будет.
Председатель. Итак, вы решили арестовать Львова после вашего разговора с Корниловым и в связи с той неминуемой поездкой?
Керенский. Нет, в связи с моей растущей уверенностью, что этот человек — часть чего-то или знает что-то, и что он говорит правду. Несколько раз, особенно во время первого разговора со мной, он употреблял множественное число — «мы».
Председатель. Тогда кому и в какой связи вы рассказали об этом эпизоде со Львовым и о вашем разговоре с Корниловым?
Крохмал. Я хотел бы спросить, как был получен этот документ.
Керенский. О, он был получен совершенно просто. Я уже упоминал о нем во время первого допроса. Львов утверждал все это устно и категорически потребовал от меня согласия. Наконец я сказал ему: «Вы сами понимаете, Владимир Николаевич, что если я предстану перед Временным правительством с заявлением подобного рода, мне все равно никто не поверит, но все подумают, что я сошел с ума, или сначала отправят кого-либо, чтобы выяснить и убедиться, делал ли Корнилов мне такое предложение, и я окажусь в дурацком положении. Какое право я имею выдвигать такие предложения перед Временным правительством? Я знаю вас и доверяю вам, но я не могу говорить без доказательств». — «Нет, я вам гарантирую это». — «Если вы гарантируете, то, пожалуйста, запишите это». — «С удовольствием, потому что, как вы знаете, я никогда не говорю неправду». И тогда он все это записал.
Раупах. Это было до разговора по телеграфу?
