Прелюдия к большевизму

Савинкова и Львова, которые сделали от вашего имени предложение генералу Корнилову на этот счет и в соответствии с вашим предложением, он отдал окончательные приказы, которые теперь слишком поздно отменить». Прочитав телеграмму, Савинков немедленно вручил мне письменное заявление. Это заявление было сразу же передано мною Временному правительству, а оттуда послано председателю следственной комиссии, поэтому я цитирую его по памяти. «Ознакомившись со ссылками на меня, содержащимися в телеграмме генерала Лукомского, № 6406, датированной 27 августа, я заявляю, что это клевета. Никаких политических заявлений генералу Корнилову от вашего имени не было сделано и не могло быть сделано мною». Подписано: САВИНКОВ, 27 августа 1917 года. Савинков был в ярости из-за этой клеветы и выразил свой гнев по прямому проводу генералу Корнилову, повторив, что слова генерала Лукомского, касающиеся его, Савинкова, — клевета. На это был немедленно дан один возможный ответ, что телеграмма Лукомского относилась только к тому, что сказал Савинков в присутствии генерала Лукомского, генерала Романовского и полковника Барановского, когда отправлялись войска в распоряжение Временного правительства и провозглашался закон о смертной казни.

На этот раз попытка вновь провалилась. Следует сожалеть о том, что разговор со Львовым происходил либо без присутствия кого-то еще, либо в присутствии такого «свидетеля», как Завойко. И соответственно крайне трудно установить здесь истину. Не случайно генерал Лукомский упомянул вместе Львова и Савинкова. Они оба встречались со мной 22 августа в Петрограде. Оба уехали из столицы в тот же вечер — Львов в Москву, а Савинков в Могилев; они оба были в Могилеве 24 августа: Савинков уезжал, а Львов только прибыл. Можно спросить: почему я должен был выбрать для «заговора» окружной путь через Москву и через Львова и игнорировать более прямые и удобные средства связи через Савинкова, тем более что он мог гораздо легче и незаметнее для посторонних лиц или третьих партий провести строго секретный разговор с глазу на глаз с Корниловым?

Параграф 20

Председатель. 26 августа, когда здесь появился Львов, он сначала доложил о себе через кого-то или пришел неожиданно? И далее, дошла ли до вас какая-нибудь информация о том, что Львов распространяет по городу невероятные слухи?

Керенский. К моему сожалению, я узнал об этом позже, когда Львов уже ушел от меня. До прихода Львова у меня находился Верховный комиссар Туркестана с весьма важным докладом. Как только он ушел от меня, вошел Львов… Кто мне сказал? Кто-то из моих людей сказал, что видели Львова в крайне возбужденном состоянии… О да, другой человек, который говорил со Львовым как раз перед тем, как я встретился с ним, позднее говорил мне, что не только на улице, но и здесь, в Зимнем дворце, Львов выражался весьма крепкими словами. Сейчас не могу вспомнить, кто мне об этом говорил.

Председатель. Ну, тогда о докладе Львова. Как он представил его? Какие мотивы выдвигал? Связывал ли он его с каким-либо из своих предыдущих визитов к вам или говорил о нем, будто это было совершенно новое, другое дело?

Керенский. Так и было. Это был совершенно другой человек. Прошлое было стерто, все как есть.

Председатель. Значит, этот эпизод совершенно не связан с тем, что ему предшествовало…

Керенский. Да. Я уже говорил, что встретил его словами: «Вот вы опять пришли сюда со своим делом», а он ответил: «Нет, обстоятельства изменились» — или что-то в таком роде. В то время существовала лишь одна тема для разговора. Я должен передать свой кабинет и уйти. Никто не упоминал о каком-либо «вливании новой крови» во Временное правительство или о каком-либо «расширении» его базы… Я остаюсь твердо убежден, и в то время выразил свою уверенность в том, что это был, вероятно, единственный вечер, когда Львов был искренен, и, понимая, что грядет, он искренне желал спасти меня. Совесть ли заставила его заговорить, или он испугался, значения не имеет. Я отчасти получил подтверждение в этом после нашей беседы в автомобиле (когда мы ехали с телеграфной станции в Зимний дворец), когда в присутствии В. В. Вырубова я намеренно сказал Львову, что «я переменил мнение и поеду в Ставку». Я сказал это, чтобы проверить его. После этого он сильно разволновался и, положив руку на сердце, с мольбой сказал: «Да упасет вас Господь от этого. Ради бога, не ездите в Ставку; вы погибнете там».

[Когда 30 августа, находясь под арестом, Львов узнал о полном провале Корниловского мятежа, он отправил мне записку:

«Поздравляю вас от глубины души. Я рад, что спас вас от рук Корнилова. Ваш В. Н. Львов.

30 августа».

Я передал эту записку председателю Следственной комиссии и пишу по памяти, но я вполне уверен в ее общем смысле.]

Председатель. Он говорил вам о каких-нибудь подробностях, почему и как… или он просто выдвинул вам ультиматум?