Прелюдия к большевизму

Однако этот откровенно демагогический текст, адаптированный для хождения в массах, имел иное, подлинное значение, которое мог бы понять только думающий или хорошо информированный читатель: «Да, я (Корнилов) отдавал приказы Временному правительству, я этого не отрицаю; но я отдавал эти приказы с ведома премьер-министра. Это он сначала отправил Львова ко мне, чтобы тот провел со мной переговоры; это Керенский „провоцировал“ меня». Таков был истинный смысл.

И тогда началась вакханалия лжи: Керенский неискренен и предал Корнилова — это клевета правых. Керенский — «корниловец», контрреволюционер, он собирался предать демократию — ложь со стороны левых, к сожалению, не только одних большевистских демагогов. «Участие Керенского вне всякого сомнения» — так генерал Алексеев как бы подвел итоги этому разноголосому хору. Следовательно, в чем бы я ни участвовал, все равно это оставалось бы преступлением', было бы еще на одного преступника больше. Но каковы доказательства моего участия? Есть «безусловное» доказательство — вызов 3-го кавалерийского корпуса (о чем уже упоминалось) в связи с определенными действиями и заявлениями Савинкова, поведение в штабе Филоненко (о нем я упомяну позднее) и, наконец, миссия Львова.

Мне кажется, что все приведенное выше в достаточной мере демонстрирует абсурдность этого неуклюжего вымысла заговорщиков. В спешке они проглядели даже самое простое соображение: предположим, что на самом деле через Савинкова и Филоненко я вступил в соглашение с Корниловым, тогда почему я должен был в последний момент «ввести в дело» постороннего (В. Львова), который перестал быть членом Временного правительства и не был моим другом?

Как же в таком случае получилось, что вечером 26 августа В. Н. Львов оказался в моей комнате? Вот как это произошло: Львов, приехав, чтобы принять участие в Московском совещании, встретился в гостинице «Националь» (где был московский штаб Завойко и Аладина) со старым другом, неким Добринским, членом Исполнительного комитета Союза рыцарей святого Георгия, боевого товарища и сослуживца Крымова, который в то время часто посещал штаб. Добринский представил Львова Аладину, и оба они до какой-то степени посвятили Львова в свои планы. В то время (сразу после Московского совещания) продолжились лихорадочные приготовления, и срочно требовался человек для выполнения специального задания: ухитриться связать меня, минуя обычные каналы связи, со штабом (через Савинкова или Барановского). Аладин знал по собственному опыту, что люди, подобные ему, не имеют шансов быть принятыми мною лично. Попытка того же Аладина добиться беседы со мной через посредника провалилась. Незадолго до прибытия В. Н. Львова Аладин просил князя Г. Е. Львова получить мое согласие увидеться с ним (Аладиным) по вопросу исключительной важности; князь отказал Аладину в его просьбе. Тем не менее, покидая князя Львова, Аладин предусмотрительно упомянул, что много дней (я не помню сколько) он будет ждать решения в гостинице «Националь», и по ходу разговора с князем Аладин подчеркнул, что он прибыл из штаба. Однако Аладин не получил моего послания, и поэтому был делегирован В. Н. Львов, который как член Думы и бывший член Временного правительства, естественно, имел право быть принятым мною.

Следующие подробности уместны и весьма интересны. 17 августа вернулся из Могилева Добринский и, как заметил Аладин, «представил» В. Н. Львова Аладину, и Львов там же и тогда же сообщил Аладину, что он собирается ехать в Петроград к Керенскому и как его «личный друг» будет настаивать на необходимости образования министерства, которое будет пользоваться всеобщим доверием. 21 августа В. Н. Львов выехал из Москвы, чтобы встретиться со мной; 23 августа он возвращается в Москву. В той же гостинице «Националь» в присутствии Добринского Львов информирует Аладина, что Керенский «согласился» вступить в переговоры со штабом. Заявление Львова перед его отъездом в Петроград, чтобы встретиться со мной (как об этом упомянул тот же Аладин), едва ли согласуется с тем, что он говорил о штабе после того, как увидел меня. Однако для Аладина это безразлично. В тот же день, 23 августа, Львов и Добринский вдвоем поспешили в Ставку с письмом от Аладина к Завойко.

Аладин 24 августа прибывает в Ставку. Вечером того же дня генерал Корнилов принимает Львова. Вначале они говорят с глазу на глаз, но позднее в присутствии «старшего офицера Завойко я (показывал генерал Корнилов) подтвердил Львову существенные пункты моих заявлений». После интервью с Корниловым Львов большую часть ночи проводит с Завойко, Аладиным, Родионовым (если я правильно помню, автор «Нашей вины») и остальными.

26 августа Львов спешит в Петроград и чуть ли не с поезда направляется в мою приемную. Следует телеграмма из Ставки: «Зимний дворец, Керенскому для Львова». Увы! Эта телеграмма пришла, когда Львов уже был арестован.