Преломление. Обречённые выжить

Я послушно летел именно туда, куда было направлено его остриё, — в данном случае к созвездию Большого Пса. Тем не менее с восторгом ощущал, что могу повернуть в любую сторону, хотя сторон у вселенной и не бывает. Устремляясь к недоступной трезвым людям звезде Сириус, мне отчаянно захотелось погрузиться в её огненную купель для окончательного вытрезвления. И когда, наконец, бухнулся в эту Canicula Stella[68], тут-то меня и начало колбасить и плющить, плющить и колбасить: «Игде жа ты май дом повулице Матросава ссадом и сагородом каторай непрадаёцца и непакупаецца и бапка мая Акулина Стяпановна чта мяня малалетняго патцана аладями картопельными поттчивала».

Пробкой выскочив из огненной купели, почувствовал, что оттопырился по полной программе. И вся жизнь прошлая пронеслась-пролетела предо мною и во всех коленах вспомнилась, и будущие жизни тоже. И не было начала у них, и конца не было. И впредь решил оттопыриваться по полной, когда случай представится. Но тут, к сожалению, понял: случаев таких «ваще не быват, а ежли быват, то тока па бальшим празникам и с устатку на галодныё пузо».

От погружения в огненную купель стал чувствовать первозданность мира, его наготу. Будто никогда в жизни не отведывал ни самогону первой возгонки, ни одеколону «Кармен», ни воды туалетной «Сирень». И даже стал видеть объекты, прежде незамечаемые. Один из них плыл поодаль на фоне далёкой диффузной туманности. Поначалу подумал было — киноцефал, песьеглавец какой-то, несётся навстречу с субсветовой скоростью.

Пригляделся, а это не то Филька Гопнер из соседнего подъезда, которого ищет милиция и который пребывает в состоянии перманентного аффекта, не то профессиональный маргинал Ванька Максимов. Вчера он хвастался, что нашёл в мусорном бачке нераспечатанную вакуумную упаковку копчёной колбасы с ещё действующим сроком годности. «Во люди живут!» Скорее всего, действительно Ванька. Морда у него, как всегда была, похмельная, протокольная, интеллигентская и хитрая — кирпича просит. Кричит что-то, но до меня не долетает, лишь по губам догадываюсь.

— Всё, что в мире сём, есть похоть плоти, похоть очей и гордость житейская…

Затем голову свою нестриженую отвернул в сторону, и я уже не понимал, что он там проповедует.

Подлетая, Ванька уставился на мой меч и рыкнул пропитым басом:

— Не я сказал!..

Раскатистым эхом пронёсся его голос по звёздным весям, возвещая правду-матку.

Тут я заметил в руке Ваньки оружие, напоминающее кавалерийскую сабельку. Стало быть, и ему доверили какое-то задание. Возможно, уничтожение ненужных космических объектов типа белых или бурых карликов. Сабелька напоминала серп — мирное орудие гегемона. Хочешь режь, а хочешь жни, вместо денег трудодни. Вижу — машет он своим серпастым, рубает эфирное пространство почём зря, но всё мимо и мимо. Язык от усердия высунул. Зацепив случайно за яркую звезду из созвездия Живописца, такие искры высек! И только закричал что-то неполиткорректное, как его ударило, словно током.

Перекосилось лицо Ваньки немытое. Глаза из орбит едва не выкатились. Видать, инструкций не читал. Времени всё не было. Водку пил, окаянный, да шовинизмом занимался, антисемит несчастный. А ещё на монетарные льготы рассчитывал, освобождаясь тем самым от крайностей гностицизма.

Приблизился, перегаром дышит:

— Видишь, Сергофан, серпом тут делу не поможешь. А вот с мечом было бы куда сподручнее. Поменяться не хошь? Серп на меч, а в придачу ещё колбасу дам твёрдого копчения.

— Колбаса — оно дело хорошее, особливо копчёная. Под водочку в самый раз.

— На водку денег не хватат. Жаль! Посидели бы. А то всё лётаешь да лётаешь.

— Ну и лети себе, только не залётывайся.

И полетел Ванька дальше, на прощание крикнув:

— Не давай рыбу просящему, лучше дай удочку!

«Я ж давал тебе удочку, шовинист непробудный, а ты её пропил», — подумалось мне.

Словно услышав меня, Ванька Максимов признался:

— Воля падшего ангела оказалась сильнее моей.

Посмотрел Ваньке вслед: вот-вот пересечёт опасную сферу Шварцшильда. А всё оттого, что инструкций так и не выучил. Кричу ему, машу рукой. Куда там! Не слышит, не видит, своё что-то долдонит. Пересёк! Ноги тут же, словно гильотиной, и отсекло: остались болтаться они в пространственно-временном континууме в добротных штанах из дорогого армейского сукна с лампасами генеральскими, широкими. В секонд-хенде, похоже, приобретал. На одной лампасине белыми буквами вышито: «Истина, добро и свобода», а на другой: «Свобода — это когда нечего терять». А что терять Ване? Он уже последнее потерял, даже не заметив этого: ноги вместе со штанами. И осталась у него одна колбаса копчёная в вакуумной упаковке да сабелька, которой всё ещё по инерции помахивал — йи-эх! — разгуляй-гуляй душа по шири. А шири у него хватало с избытком. «Ничего мне от жизни не надоть, лишь бы выпить, да раз закусить…»

На прощание услышал от улетающего в небытие Ваньки Максимова песню, от которой засосало под ложечкой и ком в горле встал:

Ё-моё. Ё-моё. Ё-моё…Шире вселенной счастье моё! Ё-ё-ё. Ё-ё-ё. Ё-ё-ё — Трёпаный Пол Пот!