Преломление. Обречённые выжить

Вокруг были россыпи столовых айсбергов[9], гладкая, без единого волнения чёрная шелковистая вода, аквамариновое небо с клубящимися облаками. И Грише захотелось потереться боком о находящийся рядом айсберг. Он слегка качнул штурвалом влево. В результате борт судна подошёл к ледяной стене проходящего мимо исполина настолько близко, что два-три человека, находившиеся на палубе, свесившись через ограждающие рейлинги[10], попытались до него дотянуться. Было заманчиво пощупать повстречавшийся айсберг, почесать его искрящийся мелкими бриллиантами бок.

В этот момент Гриша в шляпе, опьянённый скоростью и близким соседством ледяного красавца, позвал: «Вареник, смотри, как…» Но закончить не успел. По-видимому, он хотел завершить фразу словами: «… я лихо заруливаю» или «…красиво мы с тобой идём…». Как тут же последовал внезапный чудовищной мощи удар по корпусу судна. Вареник, выронив из рук циркуль и карандаш, по инерции ввалился в ходовую рубку и в ужасе увидел то, что никак не вписывалось в учебные программы средних мореходных училищ: какой-то потусторонней силой судно неудержимо выдавливалось из воды.

Это было нечто невообразимое. Сначала вверх резко пошла носовая часть, потащившая за собой добрых полкорпуса и заслонившая полнеба, затем судно перевалилось на правый борт и пошло боком, опять погружаясь в воду. От борта по обширной зеркальной поверхности моря побежала высокая пенная волна. Пароход, почти не теряя хода, стал раскачиваться, как маятник. Когда качка угасла и судно встало на ровный киль, пришли к выводу, что мы, находясь в недопустимой близости от айсберга, на полном ходу наехали на выступ его подводной части. Поскольку форштевень[11] судна, предназначенного для плавания во льдах, скошен под большим углом, то оно стало наползать на монолитный выступ, пока не продвинулось по нему до критической точки, задрав высоко нос и утюжа его килем до середины корпуса.

На наше счастье, выступ оказался с уклоном, и мы сползли с него боком, как с горки, в родную стихию. При спуске с «горки» крен судна достиг своего предела, и внутри всё стало с грохотом падать и рушиться: на камбузе — посуда из специальных гнёзд, в каютах — люди из коек и повсюду — многочисленные предметы с полок, столов и стеллажей. Наверное, единственной вещью, которая не упала, была фетровая тирольская шляпа с пером, по-прежнему плотно сидевшая на твёрдой Гришиной голове.

При наезде на айсберг я лишился всех запасов домашнего варенья, которые вёз от самого Ленинграда и которые перед этим, как нарочно, выставил на столе для ревизии. В результате пространство между столом и двухъярусной койкой стало представлять собой нелепейший натюрморт: среди высоко торчащих баночных осколков растекалась ароматная масса конфитюров из протёртой смородины, клубники, земляники и «царского» варенья из крыжовника. Частью этого натюрморта стали мои книги, среди которых я сразу же заметил упавший, к сожалению страницами вниз, томик Клода Гельвеция, которого штудировал на ночь, чтобы быстрее заснуть, а также блокнот с моими записями, набор рисовальных принадлежностей, пепельницу, карандаши, чудом не разбившийся графин для воды, настольную лампу. Ещё тогда подумал: «Будь я живописцем, непременно отобразил бы всё это на полотне. Лучший натюрморт трудно представить».

Мой сосед Борис Симхович, заглянув в каюту и увидев столь неожиданную картину, застыл от изумления:

— Прежде чем убрать это роскошество, прошу разрешения попробовать немного вашего варенья. Вот то, с краю, мне кажется особенно аппетитным. Пока всё окончательно не смешалось, дерзну снять пробу.

— Там же стёкла, — возразил я.

— Мы аккуратно. Пока сбегаю за ложками, пожалуйста, ничего не трогайте.

Как только он принёс ложки, мы осторожно начали пробовать.

— Это шедеврально, — восклицал сосед, смакуя растекающиеся сладости, — особенно вон в том углу. Пробуйте из моей ложки, если не брезгуете, а то вам не дотянуться.

— Это «царское» варенье, — пояснил я, — фамильный рецепт…

— Вы что, царских кровей? По фамилии — не скажешь.

— Просто название такое, а делается оно из крыжовника. Из ягод удаляется часть мякоти с косточками, и они долго варятся в сиропе с вишнёвыми листьями. Жена делала.

— Надо будет запомнить, ничего вкуснее не едал. Ну, здесь понятно — земляника. Тоже неплохо. Здесь протёртая с сахаром смородина, но она уже подпорчена западным духом Гельвеция, с которого я её соскрёб. А вот в пепельнице, поскольку мы не курим, без примесей. Если не ошибаюсь, черничное желе.

Мы сидели на корточках перед разлившимися маленькими земными радостями и пробовали их на вкус, осторожно снимая с самого верха. Глубже могли быть стёкла.