Преломление. Обречённые выжить

Вгляделся я в этот башмак внимательнее — он! И кожа тиснёная, и подошва… Перепутать категорически невозможно. Откуда ж тогда шнурок? И тут меня как обухом по голове! Мать моя родная! Похожи как две капли воды. Только тот был на левую ногу, а этот — на правую! Второй, значит! Который и увидать не чаял. Точно он, ядрёна корень! Как же так, думаю, за что такие испытания? Где я теперь левый достану? Дважды чуду не бывать.

Не только я дивился происшедшему. Мои архаровцы все пришли в недоумение. Оторопели. Одни советовали оставить диковину. Успокаивали: мол, рыбалка вся впереди, смотришь, и тот зацепим — щеголять ещё будешь в своих шаровых ботинках по улицам незнакомых городов, как денди лондонский. Что было, конечно, маловероятно.

Другие, наоборот, отговаривали:

— Брось, Никанорыч, свою находку. Кто знает, что это за ботинки? И каково их происхождение? Может, они с утопленника какого-нибудь американского свалились.

Меня аж потом прошибло от такого предположения. Но рыбодел, который мне башмак притащил, успокоил.

— Зашнурованный башмак, — сказал, — с утопленника сползти не может.

Но его доводы подвергли сомнениям. Целая дискуссия возникла. Стороны, конечно, как всегда, разделились. Самым неразрешимым вопросом для всех остался один: откуда и каким образом на дне Джорджес-банки оказался новый башмак, а вернее, пара башмаков? Версий было не так много. Одна про утопленника. Другая, что кто-то, отправляясь в дальнее плавание, выкинул на счастье в море свои новые ботинки. Примета, мол, такая у американцев есть, чтоб домой живым и здоровым вернуться. А ежели, не дай бог, кто-то выловит эти башмаки, то их непременно нужно снова в море выбросить, чтобы беды какой не случилось. Тогда здесь всё дно должно быть башмаками усеяно.

«Неужто случай с башмаком зряшный? — думал я. — Ведь ничего просто так на этом свете не происходит. Здесь какая-то подсказочка, смысл которой мне до конца не ясен. Да и начало плохо прочитывалось. Но кто-то что-то мне явно сказать хотел».

И стал я задумываться над своей жизнью, чего раньше со мною никогда не случалось. Башмак тот на серьёзные мысли наводил. Поставил я его у себя в каюте на полку, а чтоб от качки не сползал, восемьдесят восьмым клеем подошву смазал. Стоял как вкопанный. Приду после смены, на койку кости заброшу и смотрю на него, словно на диковину. А он, в свою очередь, навевал совершенно не свойственные мне до этого мысли: о мироздании, о связи времён и судеб, о смысле нашего шевеления на этой маленькой планетке, о себе, наконец. Каким непостижимым образом моё Я вползло крошечным человечком в этот мир? Ничего фантастичнее и нереальнее и придумать нельзя. Миллиарды лет меня не было и миллиарды лет не будет. Тогда кому и на кой я нужен? И именно сейчас. И кто заставил в море меня пойти? И башмак этот дурацкий кто мне подсунул и зачем? Чудно ведь!

Но ещё интереснее то, что стал я, некоторым образом, меняться. Например, начисто ругаться перестал. Раньше, бывало, таким словцом трёхэтажным обложу, уши в трубочку закручивались. Казалось, без этого и работать нельзя. Ан нет. Можно и без мата обойтись. Усвоил я, что много лишнего вокруг. И говорим от нечего делать лишнее и непотребное. Просто так — ля-ля-ля, тополя. Воздух сотрясаем. Сору много: и словесного, и бытового. И часто не в состоянии отделить зёрна от плевел.

Почему-то стал замечать смену настроений океана. Закаты. Они грусть навевали. Рассветы, которые сулили надежду. Бог его знает, чем заболел. А ведь твёрдо знал, что за длинным рублём на промысел пошёл. Чтоб благ земных стяжать больше «до сэбэ». А блага, они всегда рядом. Что имеешь с собой на сегодняшний день, то и благо. Что носишь в себе — тоже благо. Не всегда, правда.

Явно становился другим человеком. Даже помполит заметил это. Как-то подошёл ко мне и с тревогой в голосе спросил:

— Никанорыч, ты чего это на последнем политзанятии не был? Политику партии и правительства разделяешь али нет?

И я впервые, вдруг набравшись храбрости, ответил: «Не разделяю».

— Ну и шутник ты! — отреагировал на это помполит. — Работать надо над собой, работать, а то лицо у тебя какое-то нехорошее стало, расслабленное.

Хотел было ему ответить: чтоб рыбу ловить для партии и правительства, не обязательно разделять их политику. Но помполит, не дослушав, побежал дальше по своим партийным делам. А я — в другую сторону по своим беспартийным. У нас ведь с ним работа адова. Правда, я на рыбном фронте, а он на идеологическом. Потому и пай у него больше. И заботы на уровне инфаркта миокарда. Не дай бог за благообразным моральным обликом не углядит личину отступника — и выговор ему по партийной линии, и линчевание за партийную близорукость. Трудна работа помполита, не позавидуешь. А моей — так и тем более. Но я хотя бы страну кормлю. Рыбный день — четверг — обеспечиваю. Объявят ещё один день, и его обеспечу. Рыбы в океане много. Успевай только черпать. Хотя ловим её, признаться по совести, варварски. А всё почему? Потому что рубль длинный ловим, а не рыбу.