Преломление. Обречённые выжить

— Чтоб совсем не кашлять, бабуся, лей, сколько не жалко, — обрадовался я, наклонившись в её сторону, тем самым разрешив все сомнения набигудированной продавщицы. — Где микстура-то? Проведём ангажемент на высшем уровне.

Лёвку Уборовича и Митяя попросил дожидаться на вокзале. Мол, дело тут нехитрое, обернусь в два счёта.

Лёва только последнее наставление дал на дорогу:

— Всю тушёнку не меняй, а то до Владика на одном хлебе не дотянем.

Женщина под «ангажемент» оказалась прыткой. Взяла меня за руку и поволокла по узким улицам Буя. С улицы Ленина свернули на Энгельса, потом пошли по Кларе Цеткин, с неё шмыгнули на Карла Либкнехта.

— Карл у Клары украл кораллы, — процитировал я. — Русские названия у вас тут хоть сохранились?

— А во! — показала женщина рукой направо.

— Улица Розы Люксембург. Люксембург, что, русская фамилия?

— Можа, и неруская. Но жисть харошую дли нас ониветь саружали, гарямычные. Вот таперя толька вулицы ат них асталися, а жисти харошей ане так и не хлябнули. Нам отдуватися приходца. Я вот на вулице Манделеева живу. Эта за углом бует. Ня знаю, чейной пароды он чалаэк, но вумный шибко! Прыдумал он ночкай тёмнай пердическу втаблицу алиментов. И таперича, грят, па ентой самой втаблице можна найтить любога алименщика, гдеб он свою голву ни сховал. Да хочь в самой Бразиле с Аругваем.

— Да, мамаша, с вами не пропадёшь, всё знаете, — изумился я. — А самогон-то ваш на чём будет, если не секрет?

— На буряке, милок, на буряке! На чемжэ ешо? А вота и домы наши.

На окраине улицы стояли три двухэтажных дома, на срезе крыш которых маячили двухаршинными фанерными буквами слова: «СВОБОДА», «РАВЕНСТВО», «БРАТСТВО».

— Домы энти от ухымзавода усе будуть, — пояснила мамаша. — Хватэра мая во «БРАЦТВЕ». Усе мы братьтя в усвободе нашенской и рванстве. У свободы щас страсть как многа. Мальцанеру частковому меру атмеришь, и нихто на тваю усвободу ужо не пальстицца.

Зашли в её «братство» на второй этаж, а там на плите жбан с брагой кипит, а над ним жестяной конус, с которого по наружному, загнутому внутрь канту первач скапывает сначала в лоток, а с него в большой алюминиевый бидон. Первый раз такую конструкцию увидел.

— Аксана! — заорала моя провожатая. — Надоть вады надбавить! Глядь сама. Дабро-то усё у пар уходить. Первак вить ели каплет.

И тут открылась ситцевая занавесочка в мелкий цветочек, и в проёме, ведущем в дальние покои, показалась сама Оксана — девица лет двадцати двух на вид, пригожая, с раскосыми глазами и короткими ухоженными волосами, чёрными, как гудрон. В волосах красовался цветок дикой розы. Ну, прямо с картины Кустодиева сошла.

— Ай, тётя, сами смотрите за своей химией, — произнесла картинная девица и глубоким, как омут, взглядом стрельнула в мою сторону.

Я расчёсочку из нагрудного кармана вынул, чуб свой зачесал и говорю бархатным баритоном Дон Гуана:

— Пани Оксана, мы здесь с вашей тётей ангажемент затеяли… Что в переводе означает натуральный обмен. Возврат, так сказать, к феодальному строю. Но я думаю, это не помешает нашему поступательному движению к светлому будущему всего человечества, и свобода, равенство и братство наконец-то восторжествуют, и все мы в конечном итоге станем братьями и сёстрами… Вы, кстати, не хотите со мной породниться, так сказать, с опережением графика, пока я не встал под военно-морской стяг охранять ваш покой и благополучие на дальних рубежах нашего Отечества?

Тётя перекрестилась на мои слова, а пани Оксана улыбнулась, показав ровные белые зубки:

— Орёл! Ну, впрямь — орёл. Вижу, что не местный. И шустрый в придачу. Никак служить направился? А здесь пересадка. Так?

— Пани Оксана, поражён вашей прозорливостью. Вы видите меня насквозь!

— Говарливай клиент у нас, — прервала тётя-самогонщица. — Доставай свой гжямент. А ты, Оксана, на парю-то не зырь! Он прыехал да уехал, а табе здеся куковати.

Я тут же распахнул чемоданчик с «Великой стеной».

— Богато, — отозвалась хозяйка. — Вот бядончик щас паполниц-ца, твой бует.

— А пока он пополняется, пани Оксана, может, снизойдёт до моряка Тихоокеанского флота и покажет местные достопримечательности, — намекнул я.

— Какие у нас тут достопримечательности. За домами ляшина, а дальше лес. Вот и все примечательности.

— Так после каменных просек Петрограда для меня лучше леса ничего и быть не может. Дитя убогого чухонца в местах сиих оттаять должен…

— Ах, вот откуда гость — из Северной столицы? — в тон мне подпела Оксана. — Ну, иди полетай, орёл, по нашим примечательностям. А когда зелье готово будет, так и быть — позову тебя. Да смотри не заблудись. За ляшиной там дорога заросшая будет. По ней до Вёксы не больше километра.

— Вёксы?..

— Да, река там. Место красивое. Правее на противоположном берегу пристань. Там Вёкса с Костромой сливаются. Отдохни глазом, сокол. А то уж больно ты на меня пялишься. Съесть, наверное, хочешь?

— Так сокол я или орёл, пани Оксана?

— А это мы посмотрим… Иди. Тётя, сколько времени соколу даёшь полетать?

— А щас мы вады надбавим, шоб працес бастрее пашёл, щас и бует.