Преломление. Обречённые выжить

— Девушку свою обнимать будешь, — возразил Ибрагим. — Я просто хотел, чтобы ты и дальше играл в этот самый пинг-понг, — и он показал пальцем на мой мастерский значок, — крутил бы свой топ-спин и всех обыгрывал… Может, чемпионом станешь… мира. А я за тебя болеть буду. — И он улыбнулся такой детской, откровенной улыбкой, показав здоровые крупные зубы, что у меня даже сердце захолонуло.

— Чемпионом мира не обещаю, но играть буду. Даю слово. И тебя помнить буду. Но скажи мне, если б они рыпаться стали, нажал бы на курок?

— Нажал бы.

— Это, конечно, смело, — прокомментировал сидящий рядом сержант, у которого медленно сходила с лица зеленоватая бледность, — но под трибунал мы загремели бы вместе. И тогда прощай мой дембель. А про твой я уж и не говорю, — махнул он рукой на Ибрагима.

Поезд Москва — Владивосток подошёл по расписанию. Оседлали мы опять общий вагон, самогон разлили, выпили, потом ещё раз, ещё… пока бидон не осушили. Не действует, зараза. Ни в одном глазу — хоть плачь.

— А всё отчего? — стал пояснять Лёвка. — Всё оттого, что душа обмерла и тело обмякло. Химик-то твой пуганул нас по первости конкретно. Не знаю, как у вас, а у меня под ложечкой похолодело. Драчка конкретная намечалась.

— Хорошо, Ибрагим наш всё уладил, и главное — вовремя.

Улыбнувшись мне, Ибрагим сделал характерный жест рукой с поднятым вверх большим пальцем, мол, всё в порядке, все мы молодцы.

Я подошёл к опущенному окну купе, достал из кармана пиджака стилет, ещё раз внимательно посмотрел на причудливую литую рукоять и метнул в пробегающие мимо заросли дремучего леса.

— Лезвие заржавеет и в итоге распадётся на атомы, а вот сцена из скифской охоты останется надолго. Олово коррозии не поддаётся. Может быть, по прошествии веков какой-нибудь археолог, найдя эту отливку, будет в большом недоумении, как она здесь оказалась…

…Через два года получил я положенный мне отпуск. Срочникам на Тихоокеанском флоте давали тогда 45 суток, не считая дороги. На узловой станции Буй сошёл с поезда в надежде повидаться с запавшей в душу пани Оксаной. Честно скажу, с замиранием сердца подходил к дому по улице Менделеева. Казалось, ленточки на бескозырке от волнения вверх задрались. Посмотрел на второй этаж — окно их квартиры было распахнуто. Наверняка дома кто-то есть. Фанерные буквы на крыше покосились: первые шесть почти совсем упали, и только «ВО» ещё держалось, пошатываясь на вялом ветру.

Тётка Акулина встретила меня возгласом:

— Ай, марак к нам пажалавал! Ить, не тот ли бует, шо ташонкой кятайской снабдил нас, была дела давнось ужо. А форма кака на ём! Ну, чистай дмира-ал!

Самогон у неё всё так же варился на плите. И ситцевая занавесочка в мелкий цветочек висела в дверном проёме. Ждал с надеждой, что распахнётся она и снова выйдет моя красавица…

— Вуехала Ксанка, — почувствовала моё настроение Акулина, — радяла и с рабёнком вуехала. Даляко! Ат каго рабёнок, неведамо. Хымика ейного уновь насадили. Можа, и от няго. А можа, и не. Багалтер адин малахольный паманил яё на Усевер. Жанился! Умеете ане адну ушколу канчали. От он яё и паманил. Любоф, верно.

Я же был уверен, что от меня потомство, от Чучупала.

— Мальчик?! — спросил.

— Хто мальчик?.. А! У Ксанки-то? Канекчно. А хто ж ещё-то? — заявила с гордостью Акулина-самогонщица. — Ляксандром назвала.

Купил я у неё самогону и на пути к Ленинграду отмечал рождение моего первенца, которому уж и годик стукнул и которого никогда не увижу. Захмелел тогда здорово. А с пинг-понгом дружу по сей день. Обещание, данное Ибрагиму, я выполнил. Хотя чемпионом мира не стал.

Матрос и «сеньорита»

Тебеньков пришёл к нам на военный транспорт ВТР-21 на год позже меня. И когда на втором году я уже подбирался к старослужащим — «годкам», он ещё оставался салагой, первогодком, которого можно было гонять и в хвост и в гриву. Но салагой, в полном смысле этого слова, он всё-таки не был, поскольку пришёл в военно-морской флот с гражданского флота, а точнее — парусного. Все морские приколы знал, как «Отче наш», — за мешком пара к котельному машинисту уже не пошлёшь, осаживать кувалдой кнехты[49] не заставишь. На паруснике «Седов» числился боцманом бизань-мачты — четвёртой по счёту, малой и самой простой. Лазить по ней, как по другим мачтам, не надо: управлять косым парусом можно прямо с палубы.

На ВТР Тебеньков служил матросом, так и не получив за всю службу ни одной лычки на свои матросские погоны с литерами СФ — Северный флот.

Лицо его походило на калач, только что вынутый из печи, глаза наивные, восторженные. Улыбка на пухлых детских губах говорила о доверчивости. Слегка выступающие скулы прятались в мягкости щёк. Сам высок, строен, подвижен. Военно-морская форма была Толику к лицу, бескозырка сидела безупречно, будто он в ней и родился. Толик не был речист, но всегда доброжелателен к словам товарищей.