Преломление. Витражи нашей памяти

— Я, я! Становись только в очередь! Кто чего стоит, я чую за полверсты. Однако свечерело ужо! А мы всё ещё едем?

— Уже приехали, улица Томпсона, — успокоил Вачик. — Какой дом?

— Вот он! Первый слева. Улманисовской постройки. Только при Сталине да при Улманисе строили такие дома. В них хоть жить можно по-человечески. Всё остальное — дребедень. Временщики разве могут сделать что-то хорошее? И вообще, кто такой Томпсон? Он что, жил здесь? Или не жил. Но улица хорошая. Тихая. Здесь напротив когда-то был детский садик. Снесли! Зачем?! А зачем детям садики? Богатеньким дядям и тётям нужны престижные квартиры. Это — важнее! Вот и построили на месте садика дом и назвали его… Как бы вы думали?

— Что-нибудь такое… — повертел Вачик в воздухе растопыренными пальцами.

— Вот именно! Террасы Томпсона! Квартиры по 150 квадратных метров каждая, с прогулочной эспланадой. Теперь наш дом постоянно затенён. А моей маме уже 96! На улицу не выходит. Как ей без солнца? Всё солнце от неё забрали новые буржуины. Смотришь и удивляешься — откуда вся эта шелупонь взялась?

— От верблюда, — вставил Вачик.

— И я так думаю. Больше неоткуда. От верблюда и взялись. Это, конечно, лучше, чем от обезьяны. Ну, вот и мой подъезд.

Вачик заглушил двигатель и вышел из машины открыть даме дверь.

— Вы так любезны! — театрально произнесла дама, выставив на тротуар ногу и вывалив из машины кружевные воланы своего пышного платья. — Пока я тут с вами сидела, мой радикулит разболелся не на шутку. Однажды в мой радикулит впился этот самый… энцефалит. Вы не представляете, какая это гадость! Тащили его всем миром: и мылом замыливали, и одеколоном сдабривали, и… короче, еле вытащили. Я от страха про все свои болезни забыла. Обычно радикулит у меня в пасмурные дни болит, а сегодня чудная погода. Какой потрясающий вечер!

Дама не без помощи любезного водителя, по-тореадорски выгнувшего спину, встала на поребрик тротуара и, слегка покачиваясь в лунной ночи, поплыла марсельной шхуной времён адмирала Нельсона к двустворчатым дверям своего подъезда. Вачик зачарованно смотрел ей в след, округлив глаза до состояния двух лунных глобусов, в которых виднелись тени давно потухших кратеров.

— Какая женщина! — выдохнул он в вечерний сумрак.

И тогда женщина обернулась. Она обернулась уже тогда, когда открыла ключом дверь и застыла в дверном проёме, как шхуна, проходящая меж опасных рифов.

Ветер вдруг опустил паруса, и дама, развернувшись вместе со своим радикулитом, произнесла:

— Дорогой Вачик! А деньги?! Вы забыли взять с меня деньги за проезд!

И дама, роясь в глубинах своей необъятной сумки, напоминающей торбу, приблизившись вновь к таксисту, извлекла со дна торбы кошелёк, открыла его и поднесла к самому носу забывчивого водителя:

— Возьмите сколько надо…

— У меня свои есть! — отрезал Вачик. — С вас не возьму.

— Это вы зря, любезный, любой труд должен быть оплачен. Сколько там на вашем счётчике? Я не посмотрела за разговорами.

— И я не посмотрел, — сознался Вачик.

— Нэ, нэ, нэ! Вот вам двадцатка, надеюсь, хватит.

Вачик вытащил из нагрудного кармана рубашки чёрную визитную карточку с золотым тиснением:

— Вот! Здесь все мои реквизиты. Нужна будет машина — хоть на край света. Прилечу мигом. — И, подумав, добавил: — За полцены. Тогда и рассчитаемся. Договорились?

Дама, вытянув губы с разманной помадой, медленно вложила двадцатку в кошелёк. Томно приподняв чёрные брови, она двумя пальцами взяла протянутую визитную карточку и веско произнесла:

— Хорошо! Через десять дней опять еду, опять в Москву. Само собой, понадобится такси.

— Хоть до Рио-де-Жанейро!

— Нэ, нэ, нэ! Так далеко мне не надо. Только до вокзала.

Превратившись в марсельную шхуну, дама вновь поплыла к парадному подъезду.

— Как твоё имя, гехецкуи? Чтоб я знал, когда будешь звонить, — воскликнул Вачик.

Не сбавляя плавного хода, дама в полуобороте бросила:

— Меня зовут просто — Флорентина Жозефовна. Но можете называть меня Флорой. Меня так и муж называл…

— Не может быть! — ошалел Вачик.

— А вы думали, что меня зовут Фауной?! — с иронией, достойной викторианской эпохи, произнесла дама густым голосом, сошедшим почти на баритон.

— Нет, нет! Что вы! Я ни о чём не думаю. Просто Флора — это моё любимое имя, — простосердечно признался Вачик. — Минч нор андипум, Флора!

— Бари гишер, Вачик! Вы чем-то напоминаете мне Фамусова, которого так и не сыграл мой муж.

Дверь за нашей гехецкуи плавно закрылась, а Вачик ещё долго стоял у своего старенького «ауди».

Старый ганзейский город погружался в ночь.

Дневной Ургант