Премия «Мрамор»

В дневном экспрессе Лондон—Эдинбург
не спи, раскрой какое-нибудь чтиво,
желательно попроще, например,
путеводитель “Пти Фюте”, узнай,
что в Лондоне в ближайший выходной
ты не увидишь, разверни “Тайм-аут”,
“Обсервер” или на худой конец
техническое описание
лаптопа, но его не открывай,
и не проси адаптер у стюарда.
Побереги до будущего счастья.
А главное — за окна не смотри.
Разглядывай присутствующих: спящих,
жующих, пьющих и читающих
простых британских граждан, и гадай:
вот англосакс надменный — он по делу
в провинцию собрался, вот студент
к мамаше едет кушать сладкий пудинг,
вот эмигрант из Никарагуа,
вы с ним примерно равные в английском,
вот явно идиоты футболисты,
у их подружек всюду целлюлит,
но с их фигурой нечего стесняться.
О, не гляди в окно, не то напишешь,
позорище, как подражатель Рейна,
пустые путевые обозренья,
о том, как пил коньяк и сколько стоил
коньяк, без слез, без жизни, без любви.
Хоп! Мимо шелестящего экспресса —
закладывает уши, съешь конфетку,
глотни кофейной дряни из стакана
пластмассового, сбегай в туалет, —
с остатками средневековых стен,
рутиною хозяйственных построек
летят уже шотландские поля,
кровавые шотландские поляны
с пасущимися овцами. Деревня!
Шотландия моя, моя невеста!
Я б воспевал тебя как Роберт Бернс,
я б пел тебе, а временами пил
твои напитки, ну же, сдвинем чарки,
не покоримся Англии вовек!
О, вымысел прекрасный, над которым
слезами обольешься ты один.
Упейся одиночеством, возьми
носки, здесь и в июне холодрыга.

В замке действительно холодно, каменные стены в метр толщиной, остыв за зиму, прохладным шотландским летом так и не успевают прогреться. Всюду сквозняки, и в мансарде даже при закрытых окне и двери тянет по полу. Зато все четыре этажа замка набиты старинной мебелью, картинами, книгами, оленьими шкурами, рогами, разными милыми вещицами навроде фаянсовых тарелочек, вазочек, пепельниц и прочим приятным барахлом. Обопрешься в раздумье о какой-нибудь сундук или комод, а глаз натыкается на цифры “1630”. Опять же раздумья. Лестницы винтовые, узкие, не разойтись, стулья из дворца, приборы серебряные, горластые часы с кукушкой. Викторианские высокие, по грудь, кровати, без приступочки не заберешься, но я научился запрыгивать. Ночами мебель трещит, лестницы скрипят, кто-то ходит, не иначе призрак миссис Хайнс, то-то будет разговоров за завтраком.

Холодно. Окно в библиотеке нараспашку. Старого камина странного гудения в том веке вот и обнаружилась причина. Скучно. Липы. Сны. Дагерротипы. Синие обои полиняли. Все, прости за рифму, прототипы бунинской присутствуют печали. Нас с тобой волнует ли все это? Мы с тоскою столько лет знакомы. Среди всех картинок и портретов вряд ли здесь отыщется искомый. Я не пью, камина нет, собаки — даже в планах, мало фотографий дома, но не избежал, однако, извини за рифму, эпитафий.

Зарядил дождь, и необходимость ехать в Эдинбург отпала сама собой. Осталась всего неделя, и, по-видимому, я не попаду и в Глазго. В скольких городах был, но люблю только один.