Премия «Мрамор»

Мы дошли по набережной от Дорсэ до Латинского квартала, осмотрев все лотки букинистов, у которых можно было приобрести все книжные сокровища мира: первые издания “Прощай оружие!” и “Триумфальной арки”, ранние выпуски “Плейбоя”, виниловые диски королей рок-н-ролла, старые открытки с почтовыми штемпелями и дешевую сувенирную дребедень. Я купил у одного бородача несколько пожелтевших открыток начала века с видами на Нотр-Дам и мост Александра Третьего, а порывшись в развале другого — в Париже каждый русский немного эмигрант, — откопал десять тысяч рублей одной купюрой, заверенные подписью директора “Банка вооруженных сил Юга России”. Банкнота стоила один евро, что свидетельствовало об окончательном падении акций белого движения. На Новом мосту я рассказал тебе содержание известного фильма с Жюльет Бинош, и мы спустились вниз, к Сене, чтобы убедиться, что там все по-прежнему, как в грустном кино о жизни парижских клошаров.

Перечитав последние две страницы и исправив пару фактических ошибок, я еще раз убедился в том, что парижские омонимы и топонимы в тексте ласкают глаз, как бриллианты в ушах хорошенькой женщины. Как вам, например, сияние Гранд Опера, который мы почтили своим вниманием? Почему бы не сделать текст слегка наряднее, даже если для этого потребуется чуточку приврать.

Что касается музейных сокровищ, то данный манускрипт сейчас украсят изумруд Дорсэ, бриллиант Лувра и сапфир Музея фотографии. То бишь уже украсили, прошу прощения.

Я люблю Париж за свободу, которая течет в его жилах. Если вам нужно осмелеть, решиться на что-нибудь важное или кардинально изменить свою жизнь — съездите на недельку в Париж, лучше в мае. Уверяю вас, все получится. Этот город как таблетка от нерешительности. Посидите под застывшим салютом каштанов на бульварах, поплюйте в Сену со всех мостов и пошлите к дьяволу сомнения. Проторчите день напролет за столиком уличного кафе, почитайте какую-нибудь “Русскую мысль”, вдыхая сладкую смесь бензина, кофе и свободы, выпейте чего-нибудь, поразглядывайте прохожих до сумерек — им нет никакого дела до вас, а вам до них. И вообще, вас тошнит друг от друга. Бесспорно, в жизни нет никакого смысла, и, разумеется, вы абсолютно одиноки, как и свойственно человеку, но здесь, в этом чумном городе, мир принимает вас в свои объятия и разрешает немного забыть о страшном. Умирать попрошу в Венецию, жить и бороться можете где вздумается, а обманывать себя пожалуйте в Париж, он существует специально для этого.

О, чудо жизни, растраченной зря! О, октябрь, щемление в груди! О, бесцельно прожитые годы, я ваш жилец, стыдоба и жалость. А ведь как все начиналось, а? Еще в августе клятвенно обещал себе закончить первую четверть без троек, но уже во второй пришлось себя простить и дать время на раскачку. В третьей, решающей, сидел сиднем, а в четвертой судорожно выкручивался, пытаясь сделать хоть что-нибудь, хотя, в сущности, сделать уже ничего нельзя — контрольные написаны на два, словарный запас по немецкому с сентября так и не вырос, химия не тревожит пытливый подростковый ум, а физика ничего кроме тошноты не вызывает, как ни пытался ее полюбить.

Вот план моей жизни — троечника и лодыря. Давать великие обещания и никогда не доводить начатое до конца. Зная, что пасьянс сойдется, лениться сделать напоследок несколько очевидных дежурных ходов. Пробежав лидером два километра, смазаться в последний момент и пропустить вперед задыхающуюся группу нагоняющих. Пусть их, в мечтах я уже победил и стал чемпионом мира. Положив писать, как Хемингуэй, по четыреста слов в день, беспричинно бросать рукопись на триста восемьдесят шестом — на две недели. Вдруг потерять интерес к стихотворению, когда оно уже берет разгон и летит почти самостоятельно, и задышать ровно к грандиозным планам на жизнь, которые еще с утра приятно тревожили тщеславие. Удаляться с поля под свист и улюлюканье завистников, — глупцы, вам и не снились те бездны восторга и счастья, в которые падал я, и никакая победа не сравнится с ними по сладкой боли и замиранию сердца. О, я говорю о тех особенных случаях, когда в припадке презрения и гордыни позволяешь другим выиграть, хотя мог бы и сам. Я перестаю дышать перед телевизором, когда блестящая комбинация, которая вот-вот, неминуемо должна привести нападающего, клуб, сборную к голу, победе, триумфу, — вдруг обрывается на самой высокой ноте из-за нелепой ошибки — о, я уверен, преднамеренной, потому что не бывает в жизни ничего беспричинного, не бывает ничего случайного, и нет на земле никакого везения-невезения, как думают некоторые наивные индивидуумы, все в мире справедливо, и именно поэтому глупо пытаться что-либо исправить, изменить, доказать, это все равно что купить билет на улетевший самолет, взять плацкарту в прибывший поезд, все уже было, все решено, и остается только с холодным сердцем наблюдать за торжеством предопределения, — и коряво сыгравший форвард с незапоминающейся фамилией поднимается с земли, криво улыбаясь, — я узнаю себя.