Премия «Мрамор»

В изящной квартире Кушнера чудесно пахло домашними котлетами. Литературные беседы, судя по всему, уже закончились, судьба “Северной Пальмиры” была решена. На низеньком столике стояли рюмки, бутылка водки, салат из помидоров в хрустальной салатнице, колбаса на блюдце. Перед нетронутой тарелкой сидел в кресле ты и предлагал Елене Всеволодовне выйти за тебя замуж, мотивируя это тем, что она очень вкусно готовит. Александр Семенович, приободрившись, хлопотал между столом и кухней, усаживал нас и усмехался на твои слова. Я взглянул в распахнутое окно, увидел кипящие на уровне пятого этажа кроны тополей и все понял.

У каждого поэта, прежде чем читать его стихи, хорошо бы побывать дома. Спартанец Заболоцкий, интеллигент Блок, москвич Гандлевский — да мало ли кто еще — что скажет о поэте лучше, чем его угол, кровать, окно и вот эти тополя в нем.

Огромная квартира Некрасова, больше которой только домище Горького. Пушкинская анфилада на Мойке, где уют перемешан с несчастьем, а глядя на крошечный диванчик в библиотеке, ставший одром нашему национальному гению, хочется плакать. Здесь его мучили доктора, и сюда ему принесли морошки. Склад нераспроданных тиражей “Современника”, занимающий всю стену в лакейской. Тщета, фальшивый светский блеск, платья за две тысячи серебром жене, подонки с балов, попросту — убийцы, а тут литературные журналы, стихи, маленький русский литератор в ледяном бешенстве собирается мстить.

Или твоя квартира номер четырнадцать, кодовый замок на подъезде, решетка на лестничной площадке, железная дверь, еще дверь — и небольшая прихожая. Типовая двушка-бабочка: кухня прямо, две комнаты — направо и налево, лоджия, где ты обычно курил, затягиваясь и щурясь похоже на Высоцкого. Лоджия с выцарапанными на кирпиче строчками и бельем на веревке. Потом Борис Петрович в поисках новых стихов бережно спишет все в надежде выцарапать у вечности еще что-нибудь, покажет — а там не ты, конечно, а любимые поэты. Рейн, Гандлевский, Гандельсман. Так вот и попало одно не твое стихотворение в сборник. Не буду писать, чье.

Была другая квартира, родительская, в пяти минутах ходьбы. Там ты писал в крошечной комнатке, печатал стихи и письма на старой пишущей машинке, спал днем (ночью не мог) на кушетке, вскакивая с красными от бессонницы глазами на каждый звонок, болтал часами по телефону, стоя босиком на холодном полу (Маргарита Михайловна приносила стул, кофе и сигареты), строил козни, читал, болел. Первая квартира называлась “У Ирины”, вторая — “У родителей”. Бездомный, выходит, ты был, поручик.

Тем временем в квартире с окнами на тополя события развивались. Ты спал в кресле, оправившийся от первой при виде живого мэтра робости Миша жарко спорил с Александром Семеновичем, держа мельхиор в одной руке и хрусталь в другой, Кушнер с Еленой Всеволодовной вяло оборонялись, я разглядывал обстановку. В прихожей Александр Семенович взволнованно заговорил: “Олег, это ведь запой, настоящий запой. Я абсолютно не мог предположить. Это очень серьезно, ведь столько талантливых людей спилось. Нужно принимать какие-то меры, может быть, даже врачебного характера. Родители знают? Боже мой, ведь еще жена, ребенок…”. Я пообещал сделать все, что возможно, хотя ничего не было возможно. Наконец, мы вышли втроем на ночной Литейный. Тут выяснилось, что хитрец Миша, воспользовавшись тем, что Александр Семенович не знает расценок, взял с него ровно в два раза больше, чем стоила дорога туда-обратно. Разница было мгновенно обращена в вино, а вино выпито, как только приехали. После возлияний Михаил решительно предложил снять проституток. Мы с Борисом склонны были дать отрицательный ответ. Миша сказал, что в таком интимном деле придется обойтись своими силами, сбегал куда-то и через две минуты привел существо женского пола, способное, по счастливому выражению одного екатеринбургского прозаика-кришнаита, одарить мужчину радостями любви. Оказалось, соседка, зовут Таня. По разговору, доносившемуся из прихожей, стало понятно, что Таня за пятьдесят не согласна. После рюмки водки и приятного знакомства с двумя маститыми поэтами с Урала понимание было достигнуто. Хозяин тут же закрылся с ней в ванной, Борис двинул спать, а я решил пожарить картошки, есть хотелось мучительно. Почистил, порезал, вывалил на сковородку и сел на табурет ждать. Сидел, раскачивался, и тут старенький табурет хрустнул и развалился прямо подо мной.