Премия

Все кругом твердят, что главное внутренний мир. Дайте справку, дайте статистику. Пусть на листке для краткости будут только цифры. Вот этот их длинный ряд это количество прожитых минут. А это количество почитанных слов, поделенное на число сказанных. Примерный общий вес предметов во внутреннем мире в килограммах и колонки их инвентарных номеров. Плюс балансовая стоимость дружелюбия. Плюс сотня причин с существенной долей уделенного внимания. И паническое разочарование переставленной мебелью. И далее всё строго по описи, длинный реестр неповторимости, как яркий воздушный шарик, который быстро взлетел в небо, но вдруг, коснувшись солнца, лопнул.

Сейчас перед трельяжем вдруг надо ответить, что это вообще значит. Да-да внутренний мир для каждого он внутренний и самый ценный, и можно верить, что кто-то его хотя бы оценит, хотя бы взглянет на него. Но что это вообще значит. Что это такое, этот внутренний мир. Спроси напрямую о ее внутреннем мире. Конечно, можно тут же отмахнуться и сказать, что если не догадываешься, то нечего и объяснять. Если не в состоянии увидеть, то не о чем и говорить.

Но проблема в том, что этот вопрос можно задать себе́. Что такое внутренний мир. Да, иногда, конечно, нахлынет мировоззрение какое-то. А разберись в нем, и оно не твое. Это мировоззрение. А что твое. Мелькают какие-то мрачные тени об упущенном времени, упущенных красках, упущенном свете, упущенных мелодиях, уже давно не существующих запахах и родных объятиях, о прошедших теплых днях, своем детском смехе, блеске зеленых листьев у самых глаз, пушистом белом налете на твердых сливах, разноцветные мелки́ и голые коленки на летнем асфальте.

Но всё это давно уже не существует. Неужели внутренний мир это лишь что-то напутанное, намотанное на яркую детскую радость. Чем привлечь другого человека. Нечем.

Зеркала́ вдаль переполнены пугающе чужим человеком. Посреди маленькой квартирки стоит прямо и высоко, без движения, скрыв лицо под капюшоном, крупно моргая, темный, черный тихий силуэт, одетый по моде сновидений.

Невыносимо страшно, но взгляд оторвать невозможно, двинуться невозможно. Все так заполнено этим жалким страхом, что кажется, не будь этого жалкого страха, не было бы и остатка жизни.

Сверкает темное небо, сверкают молниями темные зеркала. В голове ее мелькнула мрачная тень, нахлынуло. Пугай… Пугай… теперь это не имеет значения. И этот дождь, будь он даже последним; «последним, я сказала».

Было еще видно – и в тучах бывают прорези для глаз. Пройдя по краю болота, она чутко прозрела глубокое прозрачное место – безошибочное, чтобы мигом покончить. Напротив освещенные окна скелета прибавляли света, разгорались желтым и красным золотом. И там внутри в мельчайших деталях вырисовывалась толпа празднично разодетого и счастливого народа. Там даже вдруг откуда-то с потолка полетели какие-то желтые сверкающие бумажки, и все одинаково трясли головами, чтобы стряхнуть их со своих волос.

Валентина так заинтересовалась этим скоплением, этой гурьбой радости, что отложила свое намерение. Было всё как будто знакомо, но немного передвинуто, и она не сразу поняла, что смотрит на окна зала, где ей сейчас предстоит петь.

Стало смешно, когда она сообразила, что вышла из дома как раз к началу концерта, и поэтому шла в эту сторону. «Ну пусть ждут. Господи, как я буду жить без этого». И рассмеялась еще, вспомнив, что как раз жить-то она и не будет. А все со сверкающими бумажками в волосах начнут бегать по темным этажам, искать ее и быстро громко топать по всем лестницам. Ее и ее смех накрыл ливень, и исчезли эти окна.

Первый звук грома заставил вздрогнуть в окнах разом всех мелких млекопитающих, тех, что в этот момент стояли у своих окон и рядом с ними. Серьезные крупные капли широко сверху раскинулись всей своей большой организацией. Вначале их можно было отличить, как членов этой организации. Зависнув, переглядываются водяные шарики. Бились отделившиеся капли об уличные поверхности, кучи шлака град тихонько пересыпал толченым кристаллом. Но вот уже толпа. Упала вода, сразу вымокла улица, в лужах вдребезги сверкая. Промокли узлы на шнурках, бегут по лужам каблуки, у тётенек разъезжаются прически. Стоять нельзя, вместо каждой капли каждый камень. Лужи встретились и в реке утонули. Утонул и этот слякотный кисель. Вот теперь началось. Ветви все гнулись до воды, до белого запаха обломленных сучьев. Всем множеством швыряло слева, и тут же швыряло и сверкало справа. Створки запертых дряхлых ворот зуб на́ зуб не попадали. Все длилось недолго, небо быстро устало кроиться, буря все затопила и кончилась. Как внезапно прерванный скандал.

Сросшиеся лужи еще рисовали с молний копии. И капли еще расставались с небом каменного цвета. Разо́халась уже далекая гроза. Лилось в водосток. В кривое ведро под худой крышей наберется много дождя. Под карнизом течет с живых волос. С беспризорного письма разъезжаются утонувшие слова.