Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени

Нью-Дели, по замыслам Лаченса и Бейкера, должен был стать синтезом стилей, сплавом давно уже ставших привычными для Индии заимствованных архитектурных подходов и собственно индийских элементов индуистского и мусульманского происхождения. Лаченс детально изучил работы своих предшественников в области городского планирования, прежде всего барона Османа в Париже и Ланфана в Вашингтоне. Он был в равной мере знаком и с идеями города-сада – древнего мусульманского идеала, незадолго до того возрожденного в Европе, – и с новейшими течениями архитектурного модернизма. Он питал глубокое отвращение к викторианской напыщенности в том виде, в каком она представала в облике главного вокзала в Бомбее. Не в Европе, не в Вашингтоне и не в Канберре – заложенной в 1911 году новой столице Австралии, а в Индии, на родине одной из древнейших архитектурных традиций, был на исходе нашей эпохи осуществлен самый экстравагантный проект в сфере городского проектирования[1217]. В плоскостях и прямых линиях Лаченса и Бейкера встретились восточный стиль, лишенный кичливости, и западная антипатия к орнаменту, сформулированная в работах одного из современников Лаченса, австрийского архитектора Адольфа Лооса. Этот прием придал поствикторианской архитектуре определенную вневременность, позволил удивительно далеко продвинуться в синтезе культур, воплощенном в камне.

Проект Нью-Дели был единственным в своем роде и остался неповторимым. Между тем архитектурный модернизм, который в XX веке стал универсальным языком архитектуры, возник совсем на другом конце света. В Чикаго в конце 1880‑х годов вознеслись первые небоскребы, в облике которых наиболее ярко выразились методы строительства эпохи модерна. Шестнадцатиэтажный небоскреб Монаднок (Monadnock Building Complex), построенный в 1889–1893 годах, был, вероятно, первым зданием, которое каждый без раздумий мог отнести к новой эпохе в архитектуре[1218]. До 1910 года строительство зданий выше пятидесяти этажей оставалось технически невозможным. В целом этот тип модерности долгое время оставался американским достоянием. Городские планировщики и архитекторы мира постепенно образовывали своеобразный «интернационал»: посещали друг друга, наблюдали за работой, обменивались опытом. Однако то, что трансфер стилей и технических решений стал нормальным явлением, вовсе не означало глобальной однородности вкусов и предпочтений. Сенсационными новостройками в Мадриде XIX века стали арены для боя быков – безусловно, они мало подходили на роль «экспортного шлягера»[1219]. Европейцы неохотно перенимали американскую идею небоскребов (skyscraper); недолюбливали они и широко распространенные в США представления о пригородной жизни – сабурбии (suburbia). Градостроители в Европе боролись против чрезмерно высоких и диспропорциональных силуэтов небоскребов, которые нарушали городские виды с их доминантами церквей и других представительных зданий[1220].

***

XIX век был одним из наиболее важных периодов в многовековой истории городов с точки зрения изменения их материальной основы и образа жизни людей. Если оглянуться на 1900‑е и тем более 1920‑е годы, становится очевидным, что это было время закладки градостроительных основ модерности. Связи с городской культурой раннего Нового времени оказались слабее тех, которые ведут в грядущий XX век. За исключением мегаполисов и телекоммуникационной революции, соединивших в единое целое географически далекое и близкое, все признаки современной урбанистики уходят своими корнями в XIX век. Даже автомобилизация показалась тогда на горизонте, хотя это было еще не господство или, скорее, не тирания легковых автомобилей, охватившая все города мира.