Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Тем не менее единообразие и простота нации и «народного тела» оставались недостижимой иллюзией. Империи не могли по мановению волшебной палочки избавиться от своего полиэтничного характера. Нигде не решались на такой радикальный шаг, как введение имперского гражданства, не зависящего от цвета кожи человека. Всюду, где пробовали национализировать империи, такие попытки быстро наталкивались на границы, заданные внутренней противоречивостью национализации. В колониальных системах политические иерархии просто не могли не быть сложными. Некоторые функции суверенитета и обеспечения внутреннего порядка почти всегда приходилось делегировать. Это, помимо прочего, означало, что колониальные правительства порой отказывались от контроля за собственным финансированием. Так, в некоторых колониях Юго-Восточной Азии китайские меньшинства, организованные в компактные и эффективные союзы, или тайные общества (gongsi), коллективно брали на откуп сбор налогов и приобретали право монопольной торговли (например, опиумом), тем самым помогая колониальному государству обеспечить финансирование[979]. «Гунси» не являлись частью формальной системы власти, и все же без них государство функционировать не могло. Таким способом, даже в ситуации, когда демократическое участие граждан в управлении страной было пустым звуком, вновь возникшие заинтересованные группы могли добиваться внимания к себе.

Но и в гражданских обществах государств Запада идеал простого правления и небольшого государственного аппарата был размыт. Увеличивалось количество посреднических инстанций нового типа. Между народом и властями предержащими вклинивались теперь уже не старомодные сословные органы, а бюрократические аппараты, политические партии, которые все больше выглядели как компактные организации (или, в случае США, как локальные «машины» – party machines), а затем – синдикаты, профсоюзы, союзы по защите интересов и лобби всех мастей, церкви, которые дескрализовались и переквалифицировались в представителей особых интересов, и, наконец, средства массовой информации, стремившиеся сделаться самостоятельными игроками. Рациональные и простые политические системы классического либерализма превратились в довольно сложные структуры. Еще до Первой мировой войны кое-где были посеяны семена тех корпоративистских элементов, которым предстояло прорасти и выйти на передний план в двадцатых годах XX века – и не только в Европе.