Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Из мира империй в Европе в XIX веке выделились лишь несколько новых национальных государств. Если обратить внимание на Азию и Африку, то картина там выглядит более драматично. Здесь империи торжествовали. Между 1757–1764 годами (битвы при Плесси и Баксаре), когда Ост-Индская компания впервые выступила в Индии в роли военной державы, и в 1910–1912 годах, когда одновременно два важных государства среднего размера, Корея и Марокко, были включены в колониальные империи, количество исчезнувших независимых политических единиц на двух континентах было исторически беспрецедентным. Практически невозможно точно определить, сколько таких единиц – королевств, княжеств, султанатов, племенных федераций, городов-государств и так далее – существовало в середине XVIII века в Африке и в организованных на основе мелких территорий регионах Азии, как в Индии после распада империи Моголов или на Яве и Малайском полуострове. Современная западная концепция государства имеет слишком четкие контуры и границы, чтобы адекватно описать разнообразие таких полицентричных, имеющих внутреннюю иерархию политических миров. Но можно констатировать: в Африке на месте, очевидно, нескольких тысяч политических единиц, существовавших еще в 1800 году, через сто лет появилось примерно сорок отдельно управляемых колониальных областей французов, британцев, португальцев, немцев и бельгийцев. Так называемый «раздел» Африки между колониальными державами был с африканской точки зрения не разделом, а его полной противоположностью – бесцеремонной консолидацией и концентрацией сфер господства, гигантским политическим укрупнением земельных владений. Если еще в 1879 году 90 процентами площади континента управляли африканцы, то к 1912 году эта доля сократилась до крошечного остатка[309]. На всем континенте тогда не было ни одного политического образования, которое удовлетворяло бы критериям национальной государственности. Только Эфиопия – хоть и этнически неоднородная, слабо интегрированная в административном отношении и, в конечном итоге, державшаяся только на выдающейся личности императора Менелика II (до его серьезной болезни в 1909 году) – была все же автономным действующим лицом внешней политики, заключила договоры с несколькими европейскими крупными державами и, с их молчаливого согласия, практиковала «собственный африканский империализм»[310].

В Азии концентрация власти была не столь заметной, поскольку это был континент давно существовавших имперских образований. Но и здесь большие побеждали малых. Индия в XIX веке впервые в своей истории была подчинена центральной власти, охватывающей весь субконтинент. Даже империя Моголов в своей наивысшей стадии расширения к 1700 году не затрагивала крайний юг, но британского управления он не избежал. На индонезийских островах голландцы после большого организованного аристократами восстания на Яве в 1825–1830 годах постепенно отошли от косвенного управления, которое оставляло местным князьям определенный простор для сотрудничества, в пользу более прямого, централизованного и однородного господства[311]. Российская империя после 1855 года завладела огромными областями к востоку от Каспийского моря («Туркестан»), а также севернее и восточнее Амура и покончила с самостоятельностью исламских эмиратов Бухары и Хивы. Французы окончательно объединили в 1897 году Вьетнам (который сам по себе состоял из исторических областей Кохинхина, Аннам и Тонкин) с Камбоджей и Лаосом в «Индокитай» (L`Indochine) – образование, не имеющее никаких оснований в истории территорий западнее Индии. К 1900 году вся Азия была под прочным контролем империй.

Китай был и оставался сам такой империей. Новое национальное государство Япония, аннексировав у Китая остров Тайвань в 1895 году, стала колониальной державой, которая следовала в своих методах западным образцам и вскоре стала преследовать широкие геополитические планы паназиатского господства. Только Сиам и Афганистан едва сохраняли свою независимость. Но Афганистан представлял собой абсолютную противоположность национальному государству; он был – и остается по сей день – рыхлой федерацией племен. Сиам, благодаря реформам дальновидных монархов, начиная с середины XIX века получил ряд внутренних и внешних признаков национального государства, но все еще оставался нацией без национализма. В официальном и общественном понимании нация состояла из тех, кто вел себя лояльно по отношению к абсолютному монарху. Лишь во втором десятилетии XX века начали распространяться идеи об особой тайской идентичности или о нации как сообществе граждан[312].