Преображение мира. История XIX столетия. Том II. Формы господства

Одновременно с политическими элитами в северной Германии влиятельные круги Японии осознали несостоятельность раздробленности страны на мелкие государства и партикуляризма в быстро изменяющемся мире. В Японии это также не привело к федеральному решению вопроса, которое было бы добровольно принято всеми. Ибо оно влекло за собой самоликвидацию территориальных княжеств. При этих обстоятельствах была возможна только гегемониальная инициатива. Островное государство с правительством (бакуфу) Токугава было теперь политически единым в пределах расселения этнических японцев. Вопрос состоял в том, от кого последует инициатива для централизации. В итоге инициаторами перемен стали не фигуры из правительства бакуфу, а круги в среде самой привилегированной служилой знати самураев в двух южнояпонских отдаленных княжествах-даймиатах Тёсю и Сацума. Из географической и политической периферии страны они захватили власть в столице при поддержке чиновников императора, игравшего до тех пор лишь церемониальную роль. Реставрация Мэйдзи 1868 года носит такое название, поскольку спустя столетия пренебрежения авторитет императорского двора был восстановлен, и молодой император под целенаправленно избранным правительственным девизом «Мэйдзи» («просвещенное господство») снова занял центральное место в политической системе. Мятежные самураи не имели легитимации ни со стороны традиционного политического мышления, ни за счет демократических процедур. За фикцией или дерзостью выступать от имени императора скрывалась чистая узурпация. На самом деле это была революция, которая за несколько лет привела в Японии к радикальному преобразованию политики и общества. Это также не была революция «сверху»: ее цели не были консервативными и не предотвращали революционные массовые движения. Вскоре самураи-модернизаторы отменили статус самурая со всеми его привилегиями. Потому можно говорить о самой действенной в глобальных масштабах революции середины XIX века. Эта революция произошла без террора и гражданской войны. Сопротивление, имевшее место в некоторых княжествах-даймиатах, было подавлено военным путем, но при этом ничто по драматизму и насилию хотя бы отдаленно не напоминало Австро-прусскую войну 1866 года, Франко-прусскую войну 1871 года или Австро-итало-французскую войну между Пьемонтом и Францией с одной стороны и с Австрией – с другой[301]. Князей-даймё отчасти удалось переубедить, отчасти они уступили давлению, отчасти были достигнуты финансовые соглашения. Иначе говоря, в Японии при относительно небольшом уровне насилия были достигнуты широкомасштабные изменения: мирное слияние внутреннего и внешнего нациестроительства в благоприятном международном климате вне европейской государственной системы, но и без значительного военного вмешательства и без всякого колониального подчинения[302].

Изоляция от политики европейских держав сближала Японию с США. Но в остальном их политические траектории были различными. В США отсутствовали феодальные структуры, которые требовалось разрушить. Североамериканское мятежное государство уже в 1778 году получило дипломатическое признание Франции, а в 1783 году и бывшей имперской метрополии – Великобритании. Поэтому США с самого начала были государством, обладавшим внешним суверенитетом, с хорошо развитой степенью интеграции различных уровней внутри страны. Ее политическая элита обладала единым государственным гражданским сознанием, и страна во всех отношениях, очевидно, отвечала модерному миру. То, что эти обнадеживающие заделы не вылились в поступательное и гармоничное национальное развитие, является одним из крупных парадоксов XIX века. Именно в стране, полагавшей, что она переросла милитаризм и макиавеллистскую реальную политику Старого света, дело дошло до второго по масштабам (первым было Тайпинское восстание в Китае 1850–1864 годов) насильственного эксцесса в мировой истории между концом Наполеоновских войн 1815 года и началом Первой мировой войны. О том, почему так случилось, здесь рассуждать не место. Так или иначе, практически неуправляемая политическими и законодательными средствами экспансия на Запад и все возрастающая пропасть между обществом в Южных штатах, основанным на рабстве, и обществом на Севере, основанным на капиталистической эксплуатации наемного труда (free labor), привели к тому, что отделение одиннадцати Южных штатов стало не случайным, а структурно запрограммированным событием[303]. Этот момент наступил в 1861 году, то есть по времени в непосредственной близости к завершению объединения Италии и началу (в 1862‑м) военно-политических процессов, которые привели к созданию Германской империи в 1871 году. Предыстории американской Гражданской войны присуща гораздо более фаталистическая логика, чем в итальянском и немецком процессах объединения, где столь многое зависело от тактического умения и случайной удачи людей вроде Бисмарка и Кавура. Отделение юга в ходе второй половины 1850‑х годов становилось все более неизбежным.