И в зените колониализма и империализма понятие эмансипации не кажется вовсе неуместным. Даже при том, что после завоевательных войн во многих колониях ситуация сначала стала спокойнее и что кое-где с приходом чужеземного господства установился мир, легитимирующие основания колониальной власти все же оставались весьма шаткими. Причины этого совершенно прагматические. Самую популярную легитимационную модель – цивилизирующую миссию – легко можно было проверить по результатам. Колонизированные могли принять самоуверенную риторику колонизаторов, только если вмешательство последних действительно принесло обещанные блага: мир и безопасность, относительное повышение благосостояния, немного лучшие условия здравоохранения, новые образовательные шансы, которыми можно было воспользоваться и без полного отчуждения от своей культуры. Чужеземное господство – старый исторический факт. В этом смысле европейский колониализм в глазах колонизуемых не был сам по себе хуже, чем чужеземное господство иного рода: моголов в Индии, османов в Аравии, маньчжуров в Китае и так далее. Но если обещанного прогресса долго не происходило или ситуация колонизуемых, наоборот, еще и ухудшалась, то колониальные резервы легитимации быстро истощались. Таким положение представало во многих местах уже перед Первой мировой войной. Освободительные движения будущего Третьего мира, вне зависимости от того, называть ли их уже в начале XX века «националистическими» или нет, возникли как ответ на такой дефицит доверия. Критическим интеллектуалам в колониях и в эмиграции не составляло труда вскрыть противоречия между заявленными как универсальные принципами Запада и нередко плачевной колониальной практикой. Таким образом, колониализм после эпохи революций стал идеологически нестабильным (и подвергался публичной критике в том числе в самих колониальных державах)[847]
, а стремление освободиться от него уже