Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Для неевропейских государств – разумеется, за исключением США – были зарезервированы места лишь на самом нижнем уровне этой иерархии. Там оказалась, например, и супердержава XVI века – Османская империя. Лишь Японии благодаря беспрецедентному напряжению сил нации, мудрой внешней политике и отчасти удаче удалось войти в эксклюзивный круг великих держав – впрочем, за счет Китая и Кореи, после одной из самых кровавых войн эпохи и не без символических унижений со стороны «белых» акторов первого плана в мировой политике. Лишь на конференции в Вашингтоне 1921–1922 годов была наконец формально признана позиция Японии как военно-морской державы первого ранга на Тихом океане и тем самым – ее статус великой державы. В качестве еще одного фактора, оттеняющего постулат равенства, можно рассматривать «вторичные» иерархизации последней трети XIX века. Вслед за гражданским уравнением в правах западноевропейских евреев началась их социальная дискриминация. Отмена рабства в США вскоре перешла в новые практики сегрегации. Новые различия в иерархии сначала формулировались на языке «цивилизации» или «цивилизованного мира» versus «варварство», а позднее – в идиомах отнюдь не подвергавшегося на Западе сомнениям расизма. Расистское отрицание принципа равенства определяло климат международных отношений на протяжении целого столетия, начиная с 1860‑х годов и до эпохи деколонизации. Лишь незаметная революция в представлении о нормах в сторону прав человека, антирасизма, генерализации принципа суверенитета и укрепления права наций на самоопределение с 1960‑х годов подводила здесь к прощанию с XIX веком.

Пятое. Наконец, XIX век был веком эмансипации. Это вряд ли станет откровением. То и дело можно прочесть о «веке революций», охватывающем либо эпоху с 1789 по 1848 год, либо целое столетие до русских революций 1905 и 1917 годов, а также об «эмансипации и политическом участии» как главных тенденциях эпохи[844]. Всегда при этом имеется в виду Европа. Менее тривиально видеть подчеркнуто европейское, происходящее из римского права понятие «эмансипации» в применении ко всему миру. Об «эмансипации» мы говорим, когда «социальные группы освобождают или они сами освобождаются от интеллектуального, правового, социального или политического внешнего руководства, ущемленного положения или из-под власти, воспринимаемой как несправедливая»[845]. Часто понятие применяют также в отношении национального освобождения от господства соседнего государства или империи. Итак, идеалистическое видение, скажем, Бенедетто Кроче, который писал в 1932 году о стремлении к свободе как решающей движущей силе европейского XIX века, следует спроецировать на весь мир?[846] Да, отчасти так.

Некоторые процессы эмансипации были успешными. Они вели к большей степени свободы и равноправия и реже – к действительному равенству. Рабство как легальная институция исчезло из стран и колоний Запада. Европейские евреи, жившие к западу от Российской империи, достигли наилучшего правового и социального положения, которое они имели когда-либо до того. Крестьяне в Европе были освобождены от феодальных повинностей. Рабочие завоевали себе право на свободу союзов, а во многих странах Европы – и избирательное право. Сложнее подвести итоги эмансипации женщин, которая стала публично обсуждаемой темой только c XIX века. Что касается политических прав и шансов женщин, передовые позиции занимали британские доминионы и США. Определить же, изменилось ли к лучшему в целом положение женщин в браке и семье, не представляется возможным даже для Европы. Буржуазная семья несла с собой новые формы принуждения.