Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Третье. Еще одну яркую особенность XIX века можно описать несколько громоздкой формулой: асимметричный рост плотности референций. Более доходчивая, но менее точная формулировка того же содержания – «рост межкультурных восприятий и трансферов». Подразумевается следующее: более мобильными в XIX веке стали также идеи и вообще культурные продукты, то есть нечто большее, нежели обрывки информации, которые можно передавать по телеграфу. Конечно, их мобильность в предшествующие эпохи тоже не стоит недооценивать. Например, распространение буддизма из Индии во многие регионы Центральной, Восточной и Южной Азии было гигантским по масштабу и многосоставным процессом культурной миграции, нередко осуществлявшимся в буквальном смысле ногами странствующих монахов. Новым в XIX веке стало расширение медийных возможностей, благодаря которым люди, несмотря на большие расстояния и культурные границы, могли узнавать друг о друге. Это подразумевало также, что теперь переводилось больше, чем в любую более раннюю эпоху, и не только внутри Европы, где уже XVIII век был великой эпохой переводов, но и в рамках более проблематичного в лингвистическом отношении обмена между Европой и другими, отдаленными от нее по языку литературами. К началу ХX века крупные западные библиотеки предоставляли своим читателям доступ к основополагающим текстам азиатской традиции в переводах. С другой стороны, в японских, китайских, турецких переводах появились европейские учебники по многим отраслям знания, а также широкий выбор трудов по философии государства, праву, экономической теории. Собственные знания языков, прежде всего английского и французского, обеспечивали образованным элитам Востока и прямой доступ к западным идеям.

Но «рост плотности референций» означает больше обоюдного расширения горизонтов. Американский социолог Рейнхард Бендикс обратил внимание, насколько влиятельной силой в истории обладает «демонстрационный эффект», отсылка к «референтным обществам», которые служат моделями как для подражания, так и для подчеркивания собственных отличий[839]. В XVIII веке такой точкой отсчета для многих областей Европы была Франция с ее напряженностью между королевским двором и салоном. Уже задолго до того Вьетнам, Корея или Япония ориентировались на Китай. В XIX веке произошли два изменения. С одной стороны, возросло количественное значение подобной внешней ориентации. Тогда как бóльшая часть населения в мире по-прежнему вообще ничего не знала о существовании чужих стран или связывала с ними самые туманные представления, образованные элиты стали приглядываться к внешнему миру внимательнее, чем раньше. С другой стороны, ориентация на референтные общества стала монополярной. Место множества культурных центров, фигурировавших ранее в качестве моделей, занял теперь «Запад» как глобальная культурная референтная величина. Однако «Запад» отнюдь не подразумевал Европу в целом; США также получили значение самостоятельной цивилизационной модели лишь к концу столетия. «Запад» в Китае, Японии, Мексике или Египте в 1870–1880‑х годах означал в первую очередь Великобританию, во вторую – Францию. Там, где, как в Японии эпохи Мэйдзи, элиты оказывались под впечатлением военной и научной мощи государства Бисмарка, в качестве модели дополнительно выступала Германия.