Преодоление

Прошла зима. Наступила весна. Апрель. Тепло.

В это время в Москву прикатил от шаха Аббаса из Кизылбаш опять тот же посол Булам-Бек. И князь Григорий, в обязанности которого входило присутствовать во дворце в таких случаях, был на приёме.

После этого он уехал на юг, под Валуйки, на размену, с новыми посланниками: Петром Воейковым и Степаном Матчиным.

В конце апреля они были уже под Валуйками. Там всё было по-прежнему. Река, татарский табор на другом берегу, уже привычно обжитом месте. Дымки костров, нет комаров и зори тихие, с закатами такого нежно-голубого цвета, что плакать хочется от красоты такой, мелькнувшей на мгновение…

Князь Григорий с Воейковым, устроив в крепости обоз с дарами хану, вышли на берег Быстрой Сосны.

На той стороне реки, увидев их, на берег спустились Абросим Лодыжинский и Роман Болдырев. С ними же подошли к воде двое боярских детей, сопровождавшие их в поездке к хану.

Лодыжинский что-то прокричал… Эхо, отразившись от глади реки, долетело до князя Григория, растянуто передразнивая кого-то: «Гри-о-оо!»… Затем снова: «Григо-оо-ри-ий!..»

И тут же на берег к Лодыжинскому и Болдыреву спустился Ибреим-паша со своими нукерами.

Князь Григорий узнал его по фигуре. Он издали здорово походил на своего брата Ахмета. Такой же коротконогий, грудастый, с квадратной фигурой, низко посаженной головой.

Постояв, послушав перекличку русских послов, Ибреим ушёл обратно в свой стан.

Наутро, после зари, посольские работные люди натянули на берегу шатёр, внутри поставили стол, лавки, стол накрыли красным сукном.

Апрельское солнышко в конце месяца уже пригревало, и сильно. От этого и настроение у него, князя Григория, было радостное.

Ибреим-паша, как и его брат Ахмет, не стал гоняться за честью, кто и к кому должен ехать на встречу. Он приехал со свитой ближних, притащил человек десять. Другие остались в таборе, на том берегу, с любопытством глазели оттуда на всё происходящее на русском берегу.

За столом, в просторном и светлом шатре для переговоров, Ибреим-паша сразу же после приветствий и обычных слов о здоровье государя и хана и калги предъявил требование о возобновлении посылки казны за прошлый год, украденной Сагайдачным. Решительно настаивал он и на немедленной присылке казны за этот год.

Он горячился, вёл многие раздорные речи…

Но князь Григорий уже знал, что это до первой чарки водки. После неё страсти улягутся. К тому же он имел про запас добавочное жалованье из запасных соболей, которыми, подарив, тут же ублажит Ибреим-пашу.

Глава 21 Авраамий Палицын на Соловках

Только к середине декабря 1620 года, по христианскому летосчислению, закончили строительство церкви в той самой деревушке Деулино, где был заключён мир между Россией и Польшей. Построили её по обещанию, которое дал Авраамий, воздвигнуть в благодарность Богу за избавление от нашествия польского королевича.

Строительство церкви шло вяло. Чувствовалось: раз всё благополучно завершилось, то можно и не торопиться с выполнением обещания. Так думали в Москве, ссылаясь на опустошение казны, так думали и в Троице-Сергиевой обители, где с казной тоже было неважно, так думал и сам Авраамий, управлявший монастырским хозяйством.

Дело затянулось до середины декабря. И вот наконец-то как раз в середине декабря церковку освятили. Освящал её архимандрит Дионисий. На торжество приехал из Москвы архиепископ Благовещенского собора Арсений, грек. Честь большая для маленькой церковки в захолустной деревеньке.

Однако, как понял сразу же Авраамий, архиепископ приехал неслучайно. Он привёз с собой нового келаря, чтобы представить его в Троице-Сергиевой обители.

Того нового келаря вместо него, Авраамия, назначил патриарх Филарет. Государь же, его сын Михаил, был не против этого. Для Авраамия это стало ещё одним поводом считать, что государь полностью находится во власти своего отца. Он хорошо знал нрав старого Филарета. Там-то, под Смоленском, вон во что всё вылилось… И вот вспомнил Филарет ту измену его, Авраамия, делу «всей земли», земскому посольству и ему лично, Филарету, главе посольства… А тут ещё провинился Иосиф Панин, казначей монастыря: в монастырской казне не досчитались крупной суммы. И не упустил такого случая Филарет: обвинили в этом его, Авраамия…

«А кого привёз Арсений келарем-то!» – удивился он.

Перед ним, перед Авраамием, предстал старец Моисей, его хороший знакомый, его собрат по Соловецкому монастырю.

– Доброго здравия, Авраамий! – улыбаясь, подошёл к нему Моисей.

Они обнялись.

Обнимая старого, близкого ему по духу инока, Авраамий почувствовал под рукой костлявую фигуру, высушенную временем.

Да, Моисей был всё такой же сухонький, как хворостинка, каким он помнил его.