Преодоление

Заруцкий, довольный своей жёсткой игрой, встретил Иштерека и его братьев, как дорогих гостей, принял от них аманатами их сыновей. Ногайцев напоили водкой, затем проводили до их стана, в десятке верстах от города, где они расположились табором с кибитками и табунами лошадей.

На другой день Заруцкий приехал к ним с ответным визитом, в сопровождении казаков, личной охраны… Он, вообще-то, никому не доверял. А уж тем более татарам, хотя бы вот этим ногайцам. Поэтому и не выпустил из тюрьмы Джан-Арслана, отца Петра Урусова, оставил: так, на всякий случай. Посадил он в аманаты ещё Урак мурзу Тинмаметова и Алея мурзу, соперников Иштерека, которые, не поверив ему, приехали в Астрахань посмотреть: действительно ли в городе живет сын царя Димитрия, того, из Тушино, которому Иштерек давал шерть…

Когда слух о том, что он взял в заложники Урак мурзу Тинмаметова и Алея мурзу, распространился по улусам, ногайцы стали ругаться:

– Он же, вор, необрезанник, свинья Заруцкий! За что посадил их в аманаты! Они же приехали на курнюш[33]!..

У Заруцкого же с того дня начались поездки: то он в степь, в таборы татар, то татары в крепость. И в крепости, на дворе у него, что ни день, то полно гостей, пьянки с утра до вечера. Через неделю такой жизни он стал прозрачным, как стеклышко, его шатало, после очередной пьянки с татарами.

Марина забеспокоилась, видя его таким. Попросила его беречь себя хотя бы ради неё.

– Что же я без тебя-то делать буду? – чуть не с плачем вырвалось у неё, когда она увидела, во что он превратился. – Вот здесь, в этом татарском гибельном краю!.. Хы-хы! – всхлипнула она.

Да, она была права. Здесь, в Астрахани, тем более в степи, если с ним что-то случится, она пропадёт.

И он обещал, что завяжет с этим.

– Тех-то, мурзишек, всё равно не перепоить! – цинично отозвался он о своих собутыльниках.

Отдохнув денёк от загулов, он взялся снова государить, как он выражался, когда встречался с Мариной для обсуждения назревших дел.

– Стрельцы охочи стоять за государя, но не ходить против его недругов! Хм! – весело хмыкнул Заруцкий, издеваясь над московитами, их отлыниваем от государевой службы. – А уж тем паче против нашего-то брата, казаков! Так и государю мы отписали на Москву!

Он походил взад-вперёд по палате, не глядя на Марину, которой развивал эти свои мысли.

– На Тереке казаки встали за нас! И под Новгородом и Смоленском тоже!.. Собираем рать великую! Казацкую!.. И пойдём на Москву! Я же говорил тебе, что посажу твоего сына на Москве!..

Бурба, который последнее время часто присутствовал на его встречах с царицей, задумчиво почесал затылок.

– Однако, – начал он, не поднимая на него глаза. – Государь-то на Москве хотя и молод, но силён. За ним ведь бояре стоят, государево войско. А у тебя одни казаки…

– Да, одни! – запальчиво ответил Заруцкий. – Но один казак троих государевых стоит! Бирюк да Тренька Ус хотя бы со своими, волжскими!.. Да и знаю я московские наряды! Пока те люди соберутся да выйдут, да будут идти с Москвы-то, к тому времени я возьму Самару! И под Казанью учиню промысел!

– Ох, не хвалился бы ты, – проворчал Бурба себе под нос.

– Ты что там шепчешь-то?! – метнул на него сердитый взгляд Заруцкий, не расслышав, что он сказал.

Бурба отмахнулся от него, смолчал.

– И с кем воевать-то! – продолжил своё Заруцкий. – В Самаре, как доносят лазутчики, стрельцов всего с полсотни! И те бесконны! Ха-ха-ха! – засмеялся он.

Сейчас у него появилось много лошадей. Их пригнали к нему ногайцы. Иштерек надеялся откупиться этим от него. Но Заруцкого это не устраивало. Не собирался он просто так отпускать его на волю.

– Да в Саратове столько же! Хм! Все разорены! – продолжал он зубоскалить над государевыми служилыми. – Пришли туда душой и телом!.. Вот так-то! А ты говоришь – воевать! – передразнил он своего побратима.

* * *

В один из таких дней, ничем не примечательных и пустых, Казановская сообщила Марине, что сюда, в Астрахань, приехал из-за моря, из Персии, какой-то монах из ордена братьев-кармелитов.

Марина попросила Заруцкого найти того кармелита, привести к ней.

Кармелит, Иван Фаддей, сказался испанцем. Он сообщил, что направляется, по поручению шаха Аббаса, в Европу, к королю Сигизмунду.

Марина поняла, что это знак свыше: Господь Бог посылает ей вот этого кармелита, который едет не куда-нибудь, а именно к Сигизмунду.

Она милостиво побеседовала с ним. На этот приём кармелита она пригласила также патера Мело, своего духовника Антония Любельчика бернардинца и, разумеется, пани Барбару.

– У нас же теперь настоящий приход! Здесь всё свои! – воскликнула растроганная до слёз пани Казановская, обрадованная появлению ещё одного католика вот в этом краю безбожников, как говорила она частенько.

Иван Фаддей и Николай Мело быстро нашли общий язык. Глядя на них, к их беседе присоединилась и Марина.

И Заруцкий, заметив, как оживилась Марина, на какое-то время успокоился насчёт неё: теперь её мысли и заботы заняли монахи.

В один из дней службы в их домашней церкви отец Мело навёл Марину на разговор о шахе Аббасе.