Преодоление

Смотреть вперед бесполезно: вода уже не струится, а падает ревущими потоками на ветровое стекло, закрывая его сплошной стеной. Что может увидеть шофер ночью в ливень из автомобиля, несущегося без света по дороге на скорости двести пятьдесят километров в час, если у него нет на ветровом стебле "дворников"? У шофера перед летчиком огромное преимущество: он может остановиться. А на самолете не притормозишь и задний ход не дашь.

- Командир, идем правильно! Доверните вправо на два градуса!

Осталось сто метров, а в лобовом стекле фонаря пилотской кабины, кроме черноты, - ничего. Иван Анисимович попробовал включить фары... Свет упирается в потоки воды, отражается от них хрустальным цветным ореолом обратно и слепит его. Перед самолетом вырастает непроницаемая зеркальная стена, и кажется, что самолет сейчас ударится в нее.

Фары выключены. "Так лучше, - решает Сохатый. - Но садиться придется вслепую, не видя полосы... Отступать уже поздно".

- Шатуров, как заход?

- Хорошо! Еще градус вправо, а то чуть сносит.

Сохатый исправляет курс на этот нужный градус, поворачивает картушку компаса на миллиметр.

Впереди кажется что-то начинает проглядываться светящееся.

Высота пятьдесят метров...

Летчик продолжает вести самолет по приборам; боковым зрением видит справа и слева от себя мелькание огней подхода - "Ил" идет в световых воротах, летит на полосу.

Только теперь Сохатый уверовал: "Буду на полосе. Остается посадка..."

- Штурман, подсказывай высоту!

- Понял! До полосы пятьсот, высота двадцать метров. Идем правильно.

- Говори короче!

- Десять!.. Пять!.. Полоса!..

Иван Анисимович переводит двигатели на холостой ход. Смотрит в боковые стекла фонаря, чтобы не утянуть штурвалом бомбардировщик от боковых огней полосы снова вверх.

- Три!.. Один!

Колеса стукаются о бетон.

Сохатый настороженно ждет: отойдет машина от бетона или нет? Если отскочит, возможно серьезное осложнение. За один полет две посадки совсем нежелательны. Вторая может быть аварийная, так как шасси на грубый удар не рассчитано. Три секунды ожидания, и на губах его появляется подобие улыбки: "Обошлось без второй посадки".

Бомбардировщик катится по полосе. Впереди два километра бетона, залитого водой, превратившегося в настоящий каток, на котором почти бесполезно тормозить. Но тормозить надо. Сохатый выключает двигатели. Снизу по крыльям, фюзеляжу и двигателям "Ила" гулко бьют вылетающие из-под колес фонтанные струи воды.

Стихия продолжала жить своей жизнью, но экипаж уже отделил себя от нее. Выше, над их головами, остались низвергающиеся водой на землю грохочущие и полыхающие пламенем тучи.

Земля!

Самолет еще не остановился, а к сердцу Сохатого приливает радость. Хочется немедленно поделиться ею с теми, кто пережил и перечувствовал напряжение последних минут вместе с ним, помог выбраться из трудного положения.

- С прибытием домой, экипаж! Спасибо за успешный полет!

- А вас, командир, поздравляем с лучшей посадкой.

- Нет, Шатуров, эта посадка не моя. Она наша, общая!

- Товарищ генерал, у нас не самолет, а глиссер, - замечает стрелок-радист. - Под нами целая река на бетоне!

- Надеюсь, не утонем, старшина! - Иван Анисимович поддерживает разговор, понимая, что Золочевскому тоже необходима психологическая разрядка. Они со штурманом работали, боролись за жизнь и самолет, а стрелок-радист с невероятным напряжением молча ждал результата этой схватки, сидел спиной к событиям, определяющим его будущее.

Тягач буксирует самолет на стоянку. Ивану Анисимовичу жарко, но открывать кабину нельзя: ветер и дождь продолжают атаковать самолет. Однако раскаты грома, зловещие вспышки молнии, порывы ветра уже не тревожат Сохатого. По телу его, ставшему размягченно-ватным, разливается усталость.

К радости победы над стихией примешивалась и горечь, В неторопливых размышлениях все явственнее вырисовывались просчеты в определении характера погоды, а отсюда и последующая ошибка в решении на проведение полетов. Но особого порыва к самобичеванию он не ощущал. "Мы все умны задним числом!" Сохатый даже улыбнулся внезапно мелькнувшей мысли: "Если бы метеорологам платили деньги только за оправдавшиеся прогнозы, то все бы они перемерли с голоду".

Но Сохатый все же не может не думать о предстоящем утреннем разборе полетов с подчиненными. Ворочает камни сомнений и приходит в конце концов к выводу: "Надо будет поговорить о случившемся, как о серии ошибок, лишивших меня резерва безопасности".

Хотя и говорят, что "победителей не судят", но, наверное, точнее будет сказать так: "Не судят, но и ошибок не прощают". А от суда своей совести и вовсе никуда не спрячешься.

Горькое расставание