Преодоление

До ближайшего аула было километров триста-четыреста, ближайшая караванная тропа огибала зону стороной, вокруг – насколько хватает глаз – ни деревца, ни травинки, ни легкого облачка. Зола. Вакуум. Смердящая зноем, выжженная пустота без признаков жизни. Всматриваясь в недвижные волны песка с редкими, сухими кустиками верблюжьей колючки, Саня с затаенной болью чувствовал, что не воспринимает, не может вместить в себя этот унылый, однообразный ландшафт, придавленный тяжестью тысячелетий, он кажется чужим, загадочным, словно поверхность незнакомой планеты, угнетающая оголенность пространства лишь подчеркивает бесконечную оторванность от жителей Земли.

– Как на Марсе, ребята, – хрипло, откашлявшись, сказал Дима. – А мы теперь… марсиане.

– Пикничок на лоне природы, – зло сплюнул Леша. – Современная модификация ада. Глаза бы мои не смотрели.

Сане тоже захотелось с ненавистью плюнуть на горячий песок и громко, не выбирая слов, выругаться. Но Сергеев только крепче стиснул зубы. Разум подсказывал: не может он, не имеет права расслабляться, поддерживать упаднические настроения. Его группа потрепана, измотана предыдущими тренировками, спортивными и теоретическими занятиями, тестами, медицинскими пробами, ожиданием, неопределенностью, жестким режимом. И все равно нельзя хныкать, распускать нюни, как любил повторять вечный комэск Никодим Громов, нельзя паниковать. Им нужна победа. Только победа, хотя бойцы устали и не могут подняться в атаку. Саня должен сделать это первым. Молча. Но, увы, вместо первого шага он лишь выдавил жалкую, бодренькую улыбку.

– Экзюпери говорил: действие возвышает человека, инертность – форма безнадежности. Будем действовать, орлы! Жизнь прекрасна и удивительна!

Среди вечности и безмолвия пустыни его слова прозвучали бездушным, бесчеловечным эхом, и Сергеев, как бы увидев себя со стороны, ужаснулся своей образцовой, категоричной правильности, лживой браваде, тому, что обманывает старых, надежных товарищей.

Но было поздно. Дима, бросив на него хмурый взгляд, молча отвернулся, Лешу прямо перекосило.

– На подвиг зовешь, да? – зловеще тихо спросил он. – Говоришь, жизнь прекрасна?

– Замечательна! – Саня твердил не то, совсем не то, что чувствовал, но фальшивая личина точно приклеилась к лицу, и он никак не мог ее сбросить. – Сейчас разобьем лагерь, глотнем из термоса родниковой водички…

– Бред! – резко перебил Леша. – Сюсюканье. Жизнь есть трагедия. Ура! Так в минуту вдохновения изрек Бетховен.

– Хорошо, согласен, – Саня никак не мог взять себя в руки. – Но в то же время она прекрасна.

Лешу словно прорвало.

– Что ты из себя корчишь? Ты обыкновенный подопытный кролик! Абориген от космонавтики! Робинзон не Крузо! Через годик-полтора, если не сгоришь заживо в этом аду, тебе дадут самую большую ракету и отправят в космос. Ты станешь знаменит. Твоя улыбка пойдет в киосках Союзпечати по пятаку за штуку. Тобою будут гордиться.

Выдвинут в редколлегию альманаха, который никто не читает. Дадут персональный лакированный автомобиль и молчаливого шофера.

– Ладно, оставим дискуссии до лучших времен. Я дурак, стреляй мне в ухо, – испытывая глухую ярость, сказал Саня. – Хотел вас подбодрить, а получилось наоборот. Мальчишеский оптимизм в нашем аховом положении, действительно, неуместен.

– Тут ничто не уместно, кроме истины. Одной истины. А моя истина проста – с детства не переношу жару. Не могу ждать годами, неизвестно чего. Надоело. Устал. Хочу обратно. Домой. В полк. Куда угодно.

– Все будет хорошо. Жару перетерпим. Одиночество победим. Ожидание переплавим в работу. Надо, Леша.

– Старая песенка. Нужно! Необходимо! Обязательно! Никаких исключений. Никаких отступлений. Никаких уважительных причин. Но я не робот. Слышите, не робот! И не супермен, как некоторые, – он почти кричал. – Эта экзекуция не для меня. Хочу нормальной человеческой жизни. Хочу летать. Спокойно отдыхать после работы. Ходить в театр, в кино. Спать до десяти часов по воскресеньям. Жизнь есть трагедия. Точка. Вызывайте спасателей!

Но Саня, уже полностью овладев собой, подавил невольное раздражение. На том тернистом пути, который они прошли в Центре подготовки, срывы случались почти у каждого, это, как объясняли медики, была нормальная реакция организма на физические и психологические перегрузки, необходимость выхода из стрессовых состояний. И космонавты, когда товарищ шел в разнос, учились быть терпимыми, учились понимать и прощать, стараясь погасить конфликт шуткой, добротой, искренней заботой о друге. Но сейчас Сергеев, хоть тресни, ничего не мог придумать. Только чувствовал: события ему неподвластны. Видел: вся невысказанная боль прошлых месяцев, сложившись, выплеснулась наружу, и Леша, всегда спокойный, собранный, уверенный в себе Леша, вошел в полный штопор. Лицо его покрылось красными пятнами, пот заливал глаза, хотя вентиляторы, соединенные со скафандрами, работали на полную мощность. Он стал неуправляем. Потеряв цель, решил сойти с дистанции, так и не осилив до конца долгую дорогу на Байконур.