Преодоление

Конечно, пили и раньше, но если человек слишком уж этим увлекался, его отправляли в ЛТП. Сегодня, когда пьянство уже стало неизменным фоном нашего бытия, о бывших профилакториях остается только мечтать. Доходит до того, что мать приходит в милицейский участок и умоляет участкового посадить сыночка годика на три – иначе погибнет.

Однажды пригласили меня в больницу причастить умирающего. Я хорошо его знал. Он попивал понемногу, но не так, чтобы очень, и вдруг ему такое испытание: они с сестрой после смерти матери продали ее квартиру, а деньги, как и положено, поделили пополам. И такая сумма попала в руки пьющему человеку. Он пил полгода, не выходя из дома, причем через три месяца сломал бедро и, не заметив этого, продолжал пить. А сейчас он лежал и умирал на больничной койке.

– Ты посмотри, батюшка, что от человека осталось, – и сестра откинула одеяло.

Так выглядят узники концентрационных лагерей. Это на самом деле страшно. Но, что удивительно, человек, лежа в палате, продолжал пить. Нет, уже никто не носил ему водку, он пил виртуально. Пил и курил.

– Смотри, смотри, – показывает мне его сестра.

Умирающий протягивает руку к несуществующей рюмке и подносит ее к губам.

– Ну, за все хорошее, – произносит он тост и опрокидывает содержимое в рот. Крякнув, крепкая, мол, зажигает сигарету. Выкуривает в три затяжки несуществующую сигарету и откидывается на подушку. Через пару минут процесс повторяется вновь, и так сутками. Время от времени он приходит в себя, узнает окружающих и начинает плакать:

– Простите меня, Христа ради.

В один из таких моментов мне и удалось его причастить.

Каюсь, не люблю алкоголиков, осуждаю этих людей. И тем не менее, два первых имени в моем синодике, которые я поминаю на всех без исключения литургиях и панихидах, это имена, в общем-то, незнакомых мне пьяницы и блудницы, отца и дочери.

Эта история случилась уже много лет назад. В тот день за мной заехали в церковь и повезли на самую далекую окраину соседнего с нами городка. Сам-то городок слова доброго не стоит, а меня повезли еще и на его окраины, где люди живут в бараках. Все это, конечно, очень условно, и «живут» условно, и «люди» – тоже условно. Казалось, что в той грязи и нищете если и мог кто существовать, так только горькие пропойцы.

Меня провели в маленький дощатый домик с низким-низким потолком. Посередине комнаты на столе стоял гроб, в нем лежал мужчина, еще нестарый, но уже изрядно потрепанный жизнью. Вокруг стояло несколько женщин, и никто не плакал, все спокойно наблюдали за тем, как я разжигаю кадило и достаю требник. Я начал отпевание, и только тогда заметил в углу рядом со шкафом, девушку, сидящую на стуле. Она сидела молча, а в ее глазах набухли и словно застыли огромные капли слез. Они не стекали по щекам, а наполняя глаза и становясь все больше и больше, подобно увеличительному стеклу, делали эти глаза неправдоподобно большими. И было в них столько горя и столько отчаяния, что мне даже стало как-то не по себе.

Продолжая отпевать, я было подумал: «Вот, закончу службу и обязательно постараюсь ее утешить. Могу же я проявить к человеку участие, правда? А, с другой стороны, нужны ли ей мои слова, да и что я ей скажу? Наверняка, она человек неверующий, еще чего не так поймет». Представил, как это неуклюже будет выглядеть со стороны, и не стал ничего говорить. Молча всем поклонился и ушел. Да и сколько таких трагедий на моем пути, сотни и сотни, а сколько их еще будет. И везде люди плачут, везде вызывают к себе сочувствие, но если со всеми сопереживать, никакого сердца не хватит.

На дворе была уже поздняя осень, милицейский уазик, на котором меня возили на отпевание, с разгона преодолевал на своем пути многочисленные препятствия. Мне было даже интересно, неужели мы так нигде и не застрянем? И тогда мой, молчавший до того попутчик, неожиданно заговорил.

– Вот этот самый Юра, что вы отпевали, он отец той самой девушки, которая сидела за шкафом, ее Катей зовут. Такая семья для этих мест самая что ни на есть обычная. Юра раньше работал здесь же в лесхозе, а как лесхоз от перестройки распался, так и он место потерял. Катька, дочка его, она та еще штучка, много отцу крови попортила. Уже лет с четырнадцати с мужиками путалась и даже, говорят, на большую дорогу к дальнобойщикам выходила. Хотя здесь это так, в порядке вещей. Но прошло время и Катька стала болеть. Не знаю, говорили, что все это их бабка покойная. Она, понимаешь, верила, все в церковь к вам ездила и Катьку, когда та была еще маленькой, с собой брала. Бабка здесь покойников обмывала, читала по ним, и все это за так, Христа ради. Часами на коленках простаивала, за внучку свою молилась, чтобы та, значит, образумилась. Вот, видать, и вымолила. А Юрка, как без работы остался, так и начал пить по-черному. Он и раньше выпить не брезговал, а уж тут-то без всякого контроля, как с горки покатился.