Преодоление

И вот, наконец, торжественный момент, открываются большие металлические ворота и те же автобусы, что год назад увозили наших ребят на войну, возвращают их домой. Прибывшие выходят и строятся на плацу отдельным подразделением, командир эскадрильи торжественным шагом подходит к командиру полка и докладывает об исполнении приказа. А вокруг сгорая от нетерпения броситься к своим мужьям, обнять и расцеловать, стоят их женщины. Дети тоже не спят, сегодня такая ночь, может самая счастливая ночь в их судьбе.

Наконец краткое приветственное слово командира окончено и все, распахнув объятия, бегут друг к другу навстречу. На них направляют свет прожекторов, и в одном вдруг замигала лампа, и от этого движения людей становятся похожими на прерывистые движения танцующих на дискотеке в ночном ресторане. И ещё дети на руках отцов и радостный смех вокруг. Незабываемые минуты, даже у меня, двухгодичника, человека, вобщем-то, считай на половину гражданского, невольно наворачивались слёзы радости за этих людей.

И никто в этой сутолоке не обращал внимания на маленькую кучку детей и женщин. Они стояли обнявшись, поодаль от всех и плакали. Потому что, однажды расставшись, так больше никогда и не встретились. И каждый раз, приходя на эти торжественные встречи, словно ожидали, что сейчас-то они обязательно вернутся, а тех, кого привозили хоронить в тяжёлых цинковых ящиках, к их мужьям никакого отношения не имеют.

Было радостно и больно одновременно.

В этот же год мои товарищи такими же организованными рядами улетали в Чернобыль. Мы мало тогда разбирались, что на самом деле там происходит, — не знаю, понимали ли это они. На аэродроме рядом с нашими двадцать четвёрками стояли три больших Ми-26-ых, они относились к роте гражданской обороны. Их экипажи не летали в Афган, и у нас лётчиков с 26-ых называли бездельниками. А в восемьдесят шестом именно наши «бездельники» первыми отправились засыпать взорвавшийся чернобыльский реактор, и работали там без всякой защиты и счётчиков Гейгера. После вылета они не выходили, а вываливались из борта и катались от боли по земле, перепачкавшиеся в рвотных массах, и потом снова поднимали в воздух свои огромные могучие вертолёты. И так, до тех пор, пока хватало сил.

Я видел, как в том же актовом зале нашим ребятам вручали боевые ордена за Чернобыль.

Прошло уже много лет, интересно, кто из них ещё жив? «Стингер» может и мимо пролететь, а радиация всегда попадает в цель. Нашего полка уже нет, но однажды, уже будучи священником, я оказался в этих местах, и именно 9 мая, когда все, кто воевал в советское время и после, надевают боевые награды и идут к памятникам Великой Войны. Среди празднично одетых людей попадались военные, а я искал глазами тех, кто в лётной форме, ещё с орденами той нашей исчезнувшей эпохи. И за всё время встретил только одного. Остановился, поклонился ему и поприветствовал:

— Здравствуй, с Праздником!

На что я надеялся? Что он меня узнает? Но я бы и сам себя не узнал. Лётчик кивнул в ответ, и пошёл дальше. Были ли мы с ним сослуживцами, кто знает? Но в любом случае, мы вышли из одной эпохи, он как её участник, а я как свидетель.

В общежитии в одной комнате со мной жили молодые лётчики, все они имели боевой опыт, но рассказывали о войне крайне неохотно, и то, если уж совсем допечёшь их расспросами. Но однажды, неожиданно для себя я на собственной шкуре отчасти испытал, что такое война.

По какой-то причине мне пришлось оказаться на аэродроме. Шли обычные тренировочные полёты Ми-24-ых, и вдруг к нам на поле запрашивают разрешение и садятся две «чёрные акулы», вертолёты-истребители. Наши ребята о них уже слышали, но увидели впервые. Внешне более компактные, поджарые, полностью прикрытые бронёй, «акулы» даже на меня, человека неискушённого, произвели неизгладимое впечатление, что уж говорить о лётчиках. Те и вовсе не отходили от новых машин. А залётные испытатели, «акулы» тогда ещё находились в стадии испытания, важные и недоступные, покровительственно рассказывали о возможностях нового вертолёта.

Наконец один из наших комэсков не выдержал бахвальства гостей и решил показать, что и у нас на аэродроме летуны тоже не лаптем щи хлебают. Запросил разрешения на взлёт, поднялся в небо и стал показывать всё, что можно было выжать из испытанного временем и войной знаменитого Ми-24-го. Афганцы их, кстати, называли «шайтан арба». Комэска поднимался высоко в воздух, а потом бросал вертолёт в атаку на выбранною им в качестве цели одиноко идущую по аэродрому фигурку человека. И этой мишенью, как вы уже догадались, стал я. Что он только не вытворял у меня над головой. Вертолёт заходил слева и справа, бросался в лобовую, словно желая достать меня и разрубить своими бешено крутящимися лопастями.