Преодоление

— Здесь, в лагере я и познакомился с необыкновенным человеком, память о котором пронёс через всю мою жизнь. Его имя генерал Карбышев. Маутхаузен был его тринадцатым лагерем, он прошёл и через Майданек, и Освенцим. Попал в плен в самом начале войны, под Гродно. Его форты, его укрепрайоны — это, наверно, высшее достижение тогдашней фортификации. Доктор наук, профессор академии Генерального штаба, ему тогда уже было за 60. Фашисты генералу золотые горы сулили, столько времени уламывали, всё надеялись на свою сторону перетащить. А он — ни в какую. В то время, когда наши пути с ним пересеклись, он находился на общем положении со всеми остальными заключёнными, точно так же работал и переносил всё, как и другие пленные, никаких поблажек. В лагере он руководил сопротивлением, через него мы узнавали новости с фронта. Как же мы ждали победы, как надеялись на наших. Дмитрий Михайлович, даром что пожилой, физически измождённый человек, а дух в нём был настоящего воина. Он нас тогда молодых поддерживал, надежду вселял. Ему всю войну предлагали предательство и жизнь, а он выбрал честь и смерть.

Ночью 18 февраля 1945 года, уже перед самым освобождением, генерала вывели на лагерный плац, раздели и оставили умирать. Потом фашистам показалось, что умирает он слишком медленно, и его стали обливать водой до тех пор, пока не превратили в ледяную статую. Нас поставили недалеко от плаца и заставляли смотреть на казнь. — Русские свиньи, смотрите, как умирает ваш генерал, и вы обречены, и точно так же умрёте, — смеялись гестаповцы, а сквозь их смех я слышал голос Карбышева: Держитесь, товарищи! Нас не забудут!

Даже смотреть на казнь было страшно, и кто-то стал было отворачиваться, но немцы, словно только того и ждали. Как кто отворачивался, так ему в лицу и стреляли. Я всё видел и всё помню, и крик генерала до сих пор стоит у меня в ушах.

После освобождения уже наши заталкивали нас в теплушки и отправляли через всю Европу в Сибирь. И ещё долгих 11 лет я продолжал оставаться военнопленным. Как выжил, не спрашивай, одно время от этой несправедливости даже руки на себя хотел наложить, но вспоминал генерала и его приказ: — Держитесь! Вот и держался, не сломался, не подличал, не предавал. В 56-ом приехал сюда, реабилитировался, поступил на работу. Ну, а дальше неинтересно.

А в начале 80-х приглашают меня в военкомат, и военком подаёт мне коробочку с орденом Ленина. — Этой высокой наградой вас, уважаемый, Василий Иванович, партия и правительство наградило за форсирование Днепра, только вручить, вот, к сожалению, не успели. Я взял протянутую мне коробочку, долго смотрел на орден, вспоминая всё пережитое: — Я отказываюсь от него. После всего того, что мне и моим товарищам пришлось испытать, я не верю этому человеку, и партии его не верю, — и вернул награду назад военкому.

— А какой бы вы орден предпочли, уважаемый, уж не этот ли? В сердцах произнёс военком. И он изобразил у себя на кителе крест, намекая, на то, что я не случайно оказался в плену. — Нет, майор, я никогда не был предателем, а вот, если бы был такой орден, «генерала Карбышева», я бы тогда его не то, что на груди носил, я бы с ним с ним и на ночь не расставался, под подушку бы клал. Повернулся и ушёл. Затаив дыхание, я слушал «Чапая». Подумать только, он лично знал человека, который в моём представлении мог быть только памятником.

Через несколько месяцев звонок из дома: — Саша, твои одноклассники собираются на встречу выпускников, хотят юбилей отметить, интересуются, может, приедешь?

Я приехал и мы встретились. Двойственное чувство испытываешь от встречи с одноклассниками. С одной стороны, это радость, а, с другой — понимаешь, что лучше бы и не встречаться, потому, что встретились, а говорить не о чем. Всё, что нас когда-то связывало, осталось в далёком прошлом. Уж и страны той нет, в которой мы росли, и нет той догмы, в которую нас учили верить. Но что-то продолжает нас объединять, но что?

Кто-то из ребят не нашёл себя в новом мире, сильно сдал и начал пить, кто-то потерял самых близких, и было видно, что держится из последних сил. Многие из наших в поисках счастья разбрелись по всему миру: Циля уехала в Израиль, Женька Гемельсон — в Штаты, Ёжик Саук живёт в Польше, Алик Бородин — в Канаде, обычная география нашего поколения. Я уже не говорю о тех, кто уехал учиться в Россию и на Украину, да так там и остался.

Мне хотелось поддержать друзей моей юности и сказать им что-то вроде: — Ребята, не падать духом, мы же русские, мы прорвёмся. Но по большей части, мы как раз-то, и не были русскими. Сказать, мы православные? Тоже не в точку, как минимум, половина из нас католики, да ещё и иудеи. Кто же мы? Советские? Тоже неправда, никто из нас в серьёз не верил в коммунистическое завтра. И вдруг, словно озарение: — Ребята, мы же карбышевцы, мы прорвёмся. И стал рассказать им про уже покойного «Чапая», и про его встречу с нашим генералом. Я видел, как после этого просветлели лица моих ребят.