Мать Женьки, а это был её единственный сын, пришла в те дни в наш храм. Маленькая, нескладная, дрожащим от волнения голосом она разговаривала с отцом Нифонтом. Оказалось, что парень не был крещён. До армии как-то и не думал на эту тему, а когда получил вызов в военкомат, решил-таки креститься, но сроки призыва внезапно переиграли, и Женька спешно ушёл, так ничего и не успев.
Помню, как батюшка ей ответил:
— Как же мы молиться о нём будем, мать, ведь он же у тебя не крещён?
Батюшка что-то ещё говорил, но я запомнил вот эти слова:
— Он погиб у тебя как герой, но ты в своё время не научила его верить, не привела креститься. Так бы сейчас его душа пошла бы на Небо, но ты своим нерадением погубила сына.
Я видел, как ещё больше почернела и без того убитая горем женщина. Она согнулась и стала, как бы, ещё меньше ростом.
С того дня прошло почти семь лет, к этому времени я уже сам стал священником. И никак не мог забыть того разговора. Приходилось служить и на могилках погибших ребят. Мы молились в память обо всех воинах. Только Женькину оградку всегда обходили стороной.
Конечно, отец Нифонт формально был абсолютно прав. И в тоже время чувствовал я во всём этом какую-то большую и горькую неправду. Я тогда рассуждал, ведь хотел же Женька принять крещение, только не успел. Он ушёл воевать с людьми, которые идя с ним в бой, кричали: «Аллах Акбар»! Он воевал с ваххабитами, страшным злом, которое не щадит ни христиан, ни традиционных мусульман, с которыми мы уже так много лет живём на одной земле. А раз так, то и погиб он, защищая нас от тех, кто срывал кресты с христиан, убивал священников, издевался над нашими детьми. Значит его подвиг, когда положил он душу свою за други своя, можно считать мученичеством и крещением кровью.
Однажды, находясь в кабинете у владыки, я выбрал подходящий момент, и, доложив ему свои соображения, попросил его благословения отпеть Женю, как крещёного кровью. Владыка меня внимательно выслушал, подумал и согласился с моими доводами.
— Ты можешь его отпеть, — благословил он меня.
С какой радостью я спешил сообщить Женькиной матери, что мы наконец-то исполним то, о чём она просила тогда отца Нифонта. Теперь мы можем и молиться на его могилке, и поминать его в алтаре. Но мы опоздали. За эти годы несчастная женщина тяжело заболела. Горе и постоянное чувство вины перед сыном раздавили её, и к тому времени она уже превратилась в глубокого инвалида. Ей уже было всё равно. Но нам было не всё равно, и мы довели это дело до конца.
Я уверен, что мы, идущие через жизнь, рано или поздно обязательно встаём перед «огненным испытанием». У каждого своя судьба и своя мера. Кто-то, проходя через него, крестится собственной кровью и, подобно Женьке, в самом начале своего пути становится светлым ангелом. Кто-то «крестится» кровью самого дорогого ему человека, как тот военный комиссар, не сподличавший и пославший вместе с другими собственного сына туда, куда бы сам сотню раз предпочёл бы пойти вместо него. Но это удел сильных.
Нам, всем остальным, сложно принять, что если в твоей жизни сегодня всё спокойно, то, возможно, это потому, что кто-то вместо тебя взял на себя предназначаемые тебе боль и страх. Тебя прикрыли, а ты ничего и не заметил или сделал вид, что не заметил. И теперь наш удел — жить за себя и за них. И не просто жить, но и строить храм своей души. А что и как построим, в конце пути испытает Господь.
Года три тому назад заехал ко мне посоветоваться один бывший морской офицер, капитан 1 ранга. Сам он москвич, а участок земли купил в деревне недалеко от нас. Вот её жители и обратились к нему, наверное, как к самому дееспособному, с просьбой помочь построить часовенку.
Олег, так звали офицера, в растерянности:
— Мне же надо свой дом достроить, батюшка, — жалуется он хриплым, прокуренным голосом, — а народ просит, давай часовню. Не знаю, что и делать?
Предлагаю ему помочь:
— Ты собирай деньги, что соберёшь, а я подскажу тебе хороших людей, которые выручат стройматериалами. А как построишь, так и за свой дом примешься, Бог поможет, не сомневайся.
Так вот общими усилиями и строили. Часто приезжал он к нам со своими друзьями. Олег, бывший подводник, как-то сказал мне, что во время одного из походов побывал в такой аварии, что до сих пор удивляется, как жив остался. И почему именно он остался?
— Вот только сейчас понимание пришло. Честно сказать, батюшка, мне всегда хотелось в жизни что-то стоящее после себя людям оставить, в память о нас, нашем поколении, о моих ребятах-подводниках. Спасибо деревенским, если бы не они, разве бы я решился часовню строить.
Дело спорилось, и года через два аккуратненькая, словно игрушечка, часовенка в честь святых первоверховных апостолов Петра и Павла была освящена. А на сороковой день по её освящению Олег умер. Внезапно остановилось сердце. Мне рано утром звонит его сын и просит помолиться:
— Олег — мой отец — умер.
А я со сна всё никак понять не мог, что это он говорит о моём добром друге. Ведь его отец был таким крепким и сильным, мне казалось, будто он вечен.