Преодоление

— Пап, ты бы позвонил военкому, а то меня тут наголо хотят оболванить.

На что отец мне спокойно отвечает:

— Будь как все, сынок, стригись, это не больно.

Прошло три года после окончания института. Уже отслужил срочную, получил офицерское звание. Неожиданно мне в полудобровольном порядке предложили, в силу создавшихся тогда обстоятельств, послужить в армии ещё два года, но уже офицером. Я тогда решил, что это моя судьба, и не противился. Когда писал рапорт, то рука, словно, сама собой приписала в самом конце просьбу направить меня в ограниченный военный контингент в ДРА, или попросту в Афган. Но меня оставили служить недалеко от дома.

Прошло несколько месяцев, звонит мне из Москвы мой начальник и задаёт вопрос:

— Как ты смотришь, если мы предложим тебе поехать в Афганистан на два года?

«Вот она, судьба, — подумалось мне, — никуда от неё не уйдёшь».

— Да, конечно, — отвечаю, — я согласен.

Стал готовить документы, собирался было сделать необходимые прививки, но недели через две — отбой.

— Ты же у нас двухгодичник, а туда нужен кадровый офицер.

— Товарищ полковник, ничего страшного, я готов и переслужить.

— Спасибо, Саша, но, увы, отбой. Значит, всё-таки, не судьба.

При подготовке кандидатов в такого рода командировки наше начальство всегда имело в виду несколько кандидатур. Моим дублёром был лейтенант, который служил тогда в Звёздном городке. Как мне потом рассказывали, после того, как ему объявили о предстоящей поездке, он, то ли от радости, то ли с горя, напился и устроил дебош. Когда на его усмирение был прислан военный патруль из трёх человек, то мой дублёр вступил с ними в свой первый неравный бой.

На следующий день дебошир предстал перед тогдашним начальником отряда космонавтов и одновременно командиром тамошнего гарнизона генералом Джанибековым. В результате состоявшегося между ними разговора лейтенант вместо Афгана отчалил куда-то в Забайкалье.

После тех событий прошло всего несколько лет, но уже успела смениться целая эпоха, и я, неисправимый тугодум, не вписавшись в новейшее время, вновь взял тайм аут и пошёл работать на железку. Первая Чеченская кампания застала меня именно там. Вспоминаю эти бесконечные воинские эшелоны, идущие через наш узел. Весёлые, улыбающиеся офицеры, задающие чаще всего один и тот же вопрос:

— Слышь, мужик, где у вас тут можно купить?

Я с интересом заглядывал в окна пассажирских вагонов, в которых размещался рядовой состав, парни приветственно махали мне руками и улыбались. В вагоны вход свободный, никакого охранения. Словно ребята не на войну — на пикник едут.

После заключения мира те же самые составы возвращались домой. Белым днём мимо нашей будки обогрева тепловоз тащит поезд с бойцами. Пассажирские вагоны расписаны зубной пастой огромными буквами с многочисленными восклицательными знаками: «Мы вернулись!» В тамбуре каждого вагона в бронежилете с каской и автоматом наизготовку стоят солдаты. В окнах ни одной улыбки, никаких приветствий. Они просто смотрят на нас и всё.

Мне нужно работать, подхожу к вагонам. Солдат угрожающе наводит на меня автомат.

Спрашиваю:

— Ты чего, браток? Здесь тебе уже не Чечня, до Москвы осталось меньше ста километров.

Он словно не слышит и упирается дулом мне в грудь. Я отхожу и жду офицера. Только после его команды мне удалось подойти к вагонам.

Тогда, в памятном для всех январском 1995 года штурме Грозного, погиб Игорь Сорокин, наш земляк, сын военкома. Я потом, уже став священником, был у них дома, на могиле служил. В комнате Игоря, на стене, возле его фотографии, висит орден «Мужества». Мать рассказывала, что гроб по её настоянию открыли. Она сама омыла тело сына и трогала на его груди раны от автоматной очереди.

Какое испытание в жизни человека. Ведь отец Игоря — военком, мог сына от армии так запрятать, что и с собаками бы не нашли. Вот только как бы он тогда посылал на войну чужих детей, какое бы имел на это моральное право?

И всё-таки кровиночку-то свою не уберёг, а мог бы. Как, наверное, ему бывает больно только от одной этой мысли. Вот ведь как по жизни получается, чтобы самому оставаться человеком, порой приходится жертвовать самым дорогим.

А потом привезли Женьку, его многие здесь знали. Он погиб в том же Грозном, в тот же год. На его глазах снайпер подранил солдата, и тот лежал на простреливаемом пятачке, истекая кровью. Женька мучился, что не в силах помочь сослуживцу. И не то, чтобы раненый был ему другом, просто по-другому не мог. Наконец, в какой-то момент он всё-таки не выдержал и пополз к раненому. На что в таких обстоятельствах рассчитывает человек? Может, он надеялся на какое-то внутреннее благородство противника?

Женька уже было дополз до раненого, и даже стал тащить его к нашим позициям, но снайпер и подранил бойца, чтобы на него, словно на подсадную утку, выманивать из укрытия других. Когда Женька упал, то своим телом закрыл товарища, и того под прикрытием темноты удалось спасти.