Преодоление безразличия. Нахождение смысла во время перемен

С другой стороны, если, расторгнув дружбу с миром, человек будет жить только для себя и ему будет важно лишь его собственное самочувствие, проблема не будет решена уже потому, что он будет обманывать себя любой ценой, чтобы испытать утраченное и желанное чувство счастья. А основание для счастья будет отступать все дальше и когда-то исчезнет совсем, а с ним исчезнет и источник счастья. То, что останется, можно наблюдать на любом сеансе консультации, – нередко это капризы и требования, которые властно контролируют жизнь отчаявшегося человека. Но на капризы нельзя положиться. Это призрачные и неблагодарные гости, иногда приятные, иногда нет, но в любом случае они не оставляют за собой ничего долговечного и ценного. Поэтому тот, кто строит свою жизнь из недостатка смысла, основываясь на идее, что дело исключительно в его довольстве, строит её на песке и делает себя зависимым от ощущений, которые в норме должны быть следствием того, что хорошо само по себе. Можно быть свободным от желаний, но нельзя быть счастливым без основания для этого.

Таким образом, человека, который перестал руководствоваться ценностями как основой для дружбы с миром и начал искать прибежища в непосредственном стремлении к хорошему самочувствию, бросает из стороны в сторону между фазой кратковременного удовлетворения и периодом длительного ожидания. Раньше или позже появятся скука, привыкание и пресыщение – и, возможно, человек начнет подозревать, что это не может быть всем, что ожидает от нас жизнь.

До тех пор, пока мы не простимся с жизнью

У многих людей это подозрение появляется, прежде всего, не только тогда, когда возникают привыкание и пресыщение, но и когда они наталкиваются на границы своего бытия. Возможно, они понимают, что приближаются к закату своей жизни или уже пришли к пониманию этого, и именно в этот момент происходит болезненное осознание, что так не будет длиться вечно, потому что однажды завтра не наступит. Тут, наконец, уходит то, что Макс Шелер называл «метафизическим легкомыслием»[19]. Часто возникает вопрос «И это всё, что было?», и появляется не только разочарование жизнью, но и собой: «И это всё, что я оставлю после себя? Бесконечный поиск своего счастья, которое так и не наступило? Что после меня останется?»

Когда человек наконец осознает факт своей смертности, обязательно возникает нечто безоговорочно экзистенциальное, ведь именно этот реальный факт самым радикальным образом ставит вопрос о равнодушии, лени и концентрации лишь на самом себе как центре бытия.

Тут снова наблюдается парадокс: психологическое исследование показывает, что именно равнодушные и отстраненные люди гораздо сильнее, чем остальные, мучаются от страха смерти[20]. Это странно уже потому, что отстраненный человек считает, что в его жизни нет особого смысла, в ней якобы есть плохие и хорошие моменты, но, в общем-то, какого-то глубокого значения или смысла нет. Зачем же тогда ему цепляться за существование, которое он переживает как сравнительно бессмысленное, и сильно бояться своего конца, вместо того чтобы держаться за жизнь, в которой есть ценность и смысл, которая богата впечатлениями и подарками, и поэтому в ней гораздо больше того, что можно было бы испытать и разделить, по сравнению со временем, отведенным человеку?

Возможно, здесь также играет роль надежда, которая никогда не утрачивается полностью, надежда на то, что когда-нибудь обнаружится тот потерянный смысл, который так сильно держит человека в его жизни. Обещание надежды еще не выполнено, но, возможно, однажды это произойдет. Смертность человека ставит эту надежду под угрозу: возможно, это «когда-нибудь» никогда не наступит. Она дает нам понять: в нашем распоряжении нет вечности, поэтому невозможно постоянно откладывать дружбу с жизнью.

Так или иначе, учитывая наш интерес к жизни, мы не можем не считаться с фактом ограниченности нашего времени уже только потому, что смертность наряду с заботой, которой нас окружили в детстве, является одной из неотъемлемых характеристик нашего существования. В любом случае, мы не можем утверждать, что жизненная модель, предполагающая бесконечное количество времени, реалистична, это крайне сомнительно.

Возможно, и поэтому ранние экзистенциальные философы и психологи придавали конечности бытия не меньшее значение, чем самой жизни. Более того, они исходили из идеи о том, что мы можем начать вести и понимать жизнь правильно только тогда, когда примем в расчет нашу смертность[21]. Ведь благодаря конечности жизненное время, данное нам, приобретает непосредственную положительную серьезность, значимость и требовательность, которые в ином случае нужно было бы привязывать к определенным условиям, а их для начала необходимо было бы определить. И даже если бы мы их определили, у нас бы не было полной уверенности, что они верны и вообще есть. Но если мы существуем в этой жизни как временные ее участники, вышеназванное отношение к миру приобретает новую глубину и требовательность.