Говоря конкретнее, только тогда, собственно, и появляются жизненные вопросы. Например, когда человек осознает конечность не только жизни в целом, но и отдельных жизненных периодов и начинает думать о том, о чем никогда не думал раньше: что нам следует сегодня сделать, совершить и решить, если мы посмотрим на это с позиции того, кто будет оглядываться назад на свое прошлое? Что нам следует сделать, чтобы что-то улучшилось или не улучшилось благодаря нашим решениям и действиям? Все это говорит нам: мы можем поступить по-другому. Конечность и безвозвратность наших дней делает значительной и весомой нашу способность менять поведение, а в повседневной суете эта значительность легко ускользает от нас. Наши действия влияют не только на нашу актуальную жизненную ситуацию и наше окружение, в итоге они также составляют нашу жизненную историю, то есть являются нашими собственными следами, которые мы оставляем в этом мире как индивидуумы. Возможность формировать эти следы сегодня – это наша свобода. Ведь именно знание о конечности бытия подгоняет человека определить направление своей жизни, причем не просто какое-то, а в идеале такое, о котором честно можно будет сказать: «Хорошо, что я выбрал его»[22]
.Это основополагающее знание также дает нам понять, что наше жизненное время не просто используется и уходит, образно выражаясь, из субстанции жизни может возникнуть хороший продукт, так же как из воска свечи (нашей жизни) возникает свечение (наша деятельность)[23]
. Возможно, мы также осознаем, что жизнь предлагает много возможностей смысла, дает много запросов. Возможности смысла хотят быть реализованными, а запросы требуют реакции, иначе они так и останутся возможностями, которые мы в худшем случае заберем с собой неиспользованными в могилу, как воск, который так и не стал свечой.И тогда мы осознаем: будучи смертными, мы не располагаем такой роскошью, как вечная отсрочка начала активной и ответственной жизненной деятельности. Нет генеральной репетиции жизни; мы уже включены в эту жизнь. С этим некая часть свободы и отстраненности исчезает, но оставшаяся свобода и требование жизни весят гораздо больше. Мы не можем позволить себе попусту тратить жизнь, как будто она никогда не кончится. С такой точки зрения мы получаем больше свободы именно благодаря нашей смертности, так как каждому человеку должно быть понятно, что при таких условиях мы освобождены от проектов или требований, которые не считаем экзистенциальными и не соответствующими нашей сущности и нашим задачам, то есть для которых мы, в общем-то, не созданы и поэтому не ответственны за них.
С этой позиции знание об ограниченности жизненного времени дает нам право, а говоря точнее, даже обязанность на автономию и самообеспечение. Оно освобождает нас от мнимых принуждений и в той же мере возлагает ответственность за то, что мы будем делать с этой свободой и с этим временем.
Наибольшую часть жизни тратим мы на дурные дела, немалую – на безделье, и всю жизнь – не на те дела, что нужно. […] Не упускай ни часу. Удержишь в руках сегодняшний день – меньше будешь зависеть от завтрашнего. Иначе, пока будешь откладывать, вся жизнь и промчится. Все у нас, Луцилий, чужое, одно лишь время наше.[24]
Кто же не признаёт факта своей смертности, тот отрицает этим второй неоспоримый момент своего бытия. Первый – это принятая нами забота и любовь в начале нашего жизненного пути; второй – это ограниченность жизненного пути во времени и возникающая отсуда ответственность сознательно обходиться с ним и нашими возможностями. Кем я хочу быть? Что однажды станет правдой обо мне? Что я буду направлять в мир, что делать, что оставлю после себя? На эти вопросы можно дать ответ. Но только если мы будем учитывать личную и совместную ответственность, возложенную на нас этими вопросами. В противном случае жизнь, якобы бессмысленная и не предъявляющая нам требований, ввиду своей конечности, станет раной, которая вряд ли затянется, это будет безрадостный поиск быстрых и легких развлечений, которые жизнь нам дает не так часто и не в таком количестве, как того хотелось бы. Возможно, это еще одно указание на факт, кажущийся поначалу парадоксальным, что люди, которые оценивают свою жизнь как относительно бессмысленную, мучаются от страха смерти больше, чем те, кто готов ежедневно открыто отвечать на многочисленные вопросы смысла.