Преподобный Амвросий Оптинский

Замечательно, что и самое его последнее общее пасхальное поздравление заключало в себе также намек на близость его кончины. Начав истолкованием слова «Пасха», что оно означает приведение от смерти к жизни и от земли к небеси и что в этот праздник обрадованные христиане братски приветствуют друг друга Воскресением, прощая все и ненавидящим их, старец в этом последнем послании своем говорит затем о любви к Богу и ближним, о необходимости душеполезных наставлений, а следовательно, и наставников, и о разумном понимании слова Божия, молитвенно прося во всем этом помощи Божией. То было, так сказать, последним заветом старца, приближавшегося к переходу от смерти к жизни и от земли к небеси.

Еще незадолго до своей кончины старец говорил в шутливом тоне окружавшим его сестрам: «Смотрите, идет осень; и там и сям достанется и уткам и гусям». Затем, усмехнувшись, прибавил: «Гуси потащат, а утки поплачут».

«В сентябре, — продолжает в своих записках вышеупомянутая г-жа N, батюшка вдруг заторопил меня с дочерьми одеждою (монашескою), велел скорее сшить и сказал, что для сего требуется, так как мы ничего не знали, — даже по сколько аршин надо каждой, и добавил: “Я вас сам одену”. Надо еще сказать, что за неделю до этого моя меньшая дочь (крестная) объявила старцу, что она ни за что не отстанет от нас, чем старец несказанно утешился. 20 сентября он сам нас одел и прочитал положенную для сего молитву. При этом крупные слезы показались у него на глазах. Кончив молитву, он спросил меня: “А что же камилавки, апостольники?” Я в недоумении посмотрела на батюшку. Мне этого не было сказано, и я не приготовила. Старец сказал: “Ну, походите пока в платочках”. И затем прибавил: “Скоро будет новое быстрое проявление”. На другой день рано батюшка позвал меня исповедоваться. И это была последняя моя у него исповедь. Батюшка поздравил меня в новой одежде, сказав: “Так тебе много лучше”. И прибавил: “Говори мне теперь только свои грехи, а о делах оставь; я болен, очень болен, я очень плох”. Как что-то затуманило мне голову. Я мыслью далека была от смерти батюшкиной и не поняла его слов. “Хотел сегодня приобщиться, — продолжал старец, — а меня остановили; говорят, приедут С... из Оптиной, а Бог знает, приедут ли они еще”. И личико батюшки было грустное. Я же подумала: кто это может и смеет мешаться в дела батюшкины? И, не сказав ему ничего, ушла. Вскоре я еще раз попала к батюшке с какой-то скорбью. Старец уже сильно разнемогался, но меня принял. Когда же я заплакала, он, проведя ручкой мне по лицу, сказал: “Еще у тебя и не так слезы польются; польются они у тебя рекой, да и то все пройдет”. На мою же скорбь сказал: “Ведь вы дураки; а как мне-то за вас достается!”»

В заключение всего подивимся великодушию облагодатствованного старца. В устрояемой им общине было, как и теперь, более 500 сестер, приют, богадельня, больница. Год голодный, хлеб поэтому дорогой. На обители его накопился большой долг. Настоятельница слепая. Сам он в опале у начальства, обесславлен. И притом на краю гроба. Какая адамантовая душа не могла бы дрогнуть при сем? Но старец оставался покоен духом.

IX. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ СТАРЦА АМВРОСИЯ