Преподобный Амвросий Оптинский

Между тем чем дальше, тем больше говор о старце усиливался и возмущал уже смущенного владыку, который в разговоре с некоторыми лицами со скорбью и в недоумении восклицал: «Что это там у них делается!» Нередко он через благочинного монастырей, настоятеля Калужской Тихоновой пустыни, архимандрита Моисея требовал даже, чтобы старец непременно возвратился в свой монастырь. Неизвестно, что старец отвечал на эти требования владыки. Вероятнее всего он говорил то же, что было написано им в свое время и оптинским братьям, что он «задержался в Шамордине по особенному промышлению Божию». Старец высказывал самую суть дела, но его не хотели понять и принимали слова его за одну пустую отговорку, не имевшую якобы никакого значения. На угрозы же, что его могут отвезти в Оптину и поневоле, болезненный старец со скорбью говорил: «Я знаю, что не доеду до Оптиной; если меня отсюда увезут, я на дороге умру».

«Один близкий к владыке человек, — продолжает рассказывать г-жа N, — зная, что я часто езжу к старцу, просил меня предупредить его о грозившей ему неприятности. Но пока я собиралась ехать, находилась в смущении. Не зная же, чем себя успокоить, я, призвав заочно молитвы старца, раскрыла Псалтирь, думая, что откроется батюшке. Открылись слова псалма: О Тебе враги нашя избодем роги, и о имени Твоем уничижим востающыя на ны (Пс. 43, 6). Эти псаломские слова до того меня тогда успокоили, что я веселая поехала к батюшке. Говоря с ним, я сказала ему: “За вас, батюшка, я перед всеми поцелую крест и Евангелие”, Смиренный старец выслушал меня и кротко сказал: “Крест и Евангелие никогда ни за кого не целуй. Может быть, я и в самом деле такой, как о мне говорят”. Такое было у батюшки самоуничижение! Слова же псалма утешили его, и он заставил меня повторить их, но при этом строго запретил мне вперед прибегать к этому способу, сказав: “Тебе рано”. Пред самым же моим переездом в Шамординскую общину разнесся слух, что владыка, расстроенный разными доходившими до него речами, сказал: “Я сам поеду, посажу старца в карету и увезу в Оптину”. Приехав с детьми в обитель на жительство, я попадала к старцу только на общих благословениях. Батюшка, как нарочно, не брал меня. Его дела и мои собственные томили меня, но всего более — боязнь, что нагрянет владыка и старцу сделают насилие. Просили старца принять меня келейники и я сама, говоря, что мне нужно. Но батюшка выйдет, ласково благословит меня и скажет: “Ничего тебе не нужно, подожди”. Так я попала к батюшке одна только недели через три по приезде исповедоваться. Это было в начале июля 1891 года. Я сказала батюшке: “Я рвалась к вам не для себя, но сказать про намерение владыки”. Батюшка был в это время страшно слаб. Народ совсем задавил его. Голос у него совсем упал, что стало часто у него являться за последнее время. Хибарка его для приема народа только отделывалась, а сам он помещался в летнем помещении покойной настоятельницы, матушки Софии. Батюшка мне ответил: “Жив Господь Бог мой, и жива будет душа моя; а ты знай, что над всеми владыками есть Вышний Владыка; ехать в Оптину я не собираюсь; да и куда я теперь поеду?” И батюшка развел руками около себя. Затем продолжал: “Разве только... — Голосок у батюшки так при этом упал, что я только расслышала: — Конец сентября и начало октября”. Батюшка прочел надо мной разрешительную молитву и отпустил меня. Начало его слов меня успокоило. Я поняла, что Вышний Владыка защитит старца, но конец я не разобрала хорошо и потому недоумевала, куда же батюшка скроется. Ни в Оптину не поедет и в Шамордине не останется; уж не в затвор ли? И эта мысль меня ужаснула. В Рудневе — на Шамординской даче старец все что-то устраивал; и я подумала: уж не туда ли? От смерти же батюшкиной я была далека. Эта мысль тогда мне и в голову не приходила. Настал Успенский пост, и я опять попала к старцу на исповедь. Кончив ее, я сказала: “Батюшка! А ведь слухи-то о приезде владыки не прекращаются; я ужасно боюсь за вас”. Но батюшка встал и, повернув меня к двери, слегка ударил по затылку и сказал: “Пойди ты!... Я только и думаю, как бы мне остаться одному”.

“Батюшка, — спросила старца еще одна монахиня, — говорят, владыка сюда едет; что вы ему скажете?” “Я скажу, — тихо ответил батюшка, — я скажу, ищите прежде воли Божией”.