В начале моего поступления на игуменство, при постройке соборного храма и по другим делам обители много ездить, хлопотать приходилось мне, иногда очень трудно доставалось - во всякую погоду и далеко на лошадях приходилось ехать под дождем. Бывши у батюшки, я со слезами и горем жаловалась на свою долю, прося его св. молитв; на это старец отвечал: „Много раз замечал я, всякий человек, имеющий какую-либо особо выдающуюся слабость в молодости, - под старость ею же наказуется“. И тут же, приводя себя в пример, продолжал: „Когда был я молод, любил поговорить, пошутить; был я келейником у старца отца Макария. Бывало, по делу пошлют меня, а я заговорюсь и забуду; - меня ждут, ждут, да за мною еще другого пошлют. - Теперь под старость что же? Язык не ворочается, лыка не вяжет порою, а тут кругом люди ждут, ропщут, и поневоле надо говорить. Вот так и ты, - молодая все рвалась куда-нибудь проехаться; вспомни, какая была охота к путешествию! Зато теперь поневоле приходится странствовать“. - Так батюшка, ободряя, всегда приводил какой-нибудь пример либо из своей жизни, либо притчу какую-нибудь скажет и так утешит, что точно печаль или скорбь рукою снимет!
Памятным на всю жизнь осталось руководство старцев оптинских: теперь никакое дело, никакое начинание не дерзаю предпринимать, не призвавши на помощь молитвы и благословение почивших св. отцов и руководителей наших.
Да хранят нас и обитель нашу и вперед их сильные, могучие молитвы у престола Господа славы!»
До знакомства со старцем Амвросием некоторые по неведению и предубеждению относились к нему иногда недоброжелательно. Иным даже казалось странным, когда им советовали поехать в Оптину. «Что у нас с ним может быть общего? Наверное, какой-нибудь лицемер, который ищет славы. Знакомая удочка; да только попадут на нее одни простецы». Так некоторые рассуждали и не хотели ехать в Оптину; а для успокоения своей совести не хотели верить тому доброму, что рассказывали о старце. Кто же из таковых по любопытству заезжал в Оптину, начинал большею частью с осуждения. В Оптиной принято между монахами ради смирения становиться пред старцем на колени. По доброй воле поступали так и некоторые миряне. Сам же старец незнакомых мирских посетителей всегда приглашал садиться против него на стул; иногда даже упрашивал не стоять пред ним на коленях. А сколько насчет этого бывало нехороших речей! - «С какой стати мне пред всяким монахом на колени становиться! Вот где их смирение!» Точно кому-то было досадно, что люди идут к старцу, и кто-то старался сеять смуту.
И когда приходила минута первого свидания, некоторые смотрели на старца с недовольным сердцем и с желанием разоблачить старого монаха. Но иногда это недоверие разом рассеивалось и уступало место самому теплому чувству.
У старца в летний день множество народа. Одна молодая женщина, которую уговорили посетить батюшку, находится в раздраженном состоянии, что ее заставляют ждать. Вдруг дверь широко отворяется. Старец с ясным лицом появляется на пороге и громко говорит: «Кто здесь нетерпеливые, подойдите ко мне». Приближается к молодой женщине и ведет ее к себе. После беседы с ним она становится частой гостьей Оптиной и посетительницей о. Амвросия.
Одна сестра из большой помещичьей семьи, часто бывавшая у старца, долго умоляла свою любимую сестру, с очень живым и нетерпеливым характером, поехать вместе с ней в Оптину. Та, наконец, соглашается, чтобы доставить удовольствие сестре, но всю дорогу громко ворчит; а пришедши к старцу и сидя в приемной, чем-то возмущается: «Я не стану на колени, к чему это унижение?» Она быстро ходит по комнате из угла в угол. Отворяется дверь, так что ее совсем закрывает в ее углу. Все опускаются на колени. Старец подходит прямо к двери, откидывает ее и весело спрашивает: «Что это за великан тут стоит?» И затем говорит молодой девушке: «Это - Вера пришла смотреть лицемера!» Знакомство сделано. Вера выходит замуж, вдовеет и возвращается под крылышко батюшки в Шамордино.