Преподобный Амвросий (СИ)

Помню: раз пришли к старцу на благословение молодые светские барыни, их привело одно любопытство. Дожидаясь с нами в хибарке выхода батюшки, они негодовали на всю обстановку и, говоря между собою по-французски, все подшучивали и над нами, и над старцем, - и говорили между прочим: „Чего мы ждем? Что интересного можем услышать от о. Амвросия? Что он понимает?“ Тут вдруг отворилась дверь хибарки, и вышел батюшка с обычною ему улыбкою и прежде всех остановил свое внимание на вновь приезжих вышеупомянутых посетительницах. Благословив их, ничего не спрашивая, кто они и откуда, он прямо занялся их туалетом, стал перебирать зонтики, кружева и перья шляп и повел с ними разговор на эту тему дамских нарядов. Так говорил он долго; мы слушали, а барыни те конфузились, сознавая пустоту своих обычных разговоров, в которых так мудро обличил их старец, что они присмирели, и сами после с большим уважением относились к старцу, от которого раньше не ждали ничего особого.

Живя в монастыре в Белеве, проходила я клиросное послушание, и меня неоднократно посылали на монастырскую дачу для обучения пению живущих там сестер, ибо на даче устроен был храм, и по временам совершалось богослужение.

Так три года подряд пришлось мне Великий пост и Пасху встречать на даче, и был такой случай: раз пришла одна бедная деревенская женщина попросить творогу на пасху; экономка же дачная хорошая монахиня, но была слишком экономна и отказала просительнице. Затем вскоре пошли сестры брать себе творог для пасхи и были поражены, когда увидали, что большую полную кадку творога всю до дна перерыла крыса, и сама тут же околела в кадке.

При свидании с батюшкой я рассказала ему этот случай, и он мне весьма знаменательно ответил: „Помни и знай: тебе это пригодится и будет уроком, когда сама будешь игуменией. В том монастыре, где экономка щедрая, там всегда все в изобилии; и обратно, где скупятся и экономят, то всегда такие-то постигают наказания от Бога, как это случилось на вашей даче с творогом“.

Неоднократно и после батюшка предрекал мне игуменство, что и сбылось впоследствии; только при этом говорил мне старец: „Если когда будут приходить эти мысли, или желание начальствовать, то надо как можно стараться сопротивляться этим помыслам“.

Говорил батюшка: „По опыту знаю я, что тяжелый начальнический крест вдвое тяжелым становится тем, кто желал начальства, и вовсе бывает неудобоносим для тех, кто добивается оного“.

Раз приехавши в Оптину в сане уже игумении, я просила наставления старца, как держать себя с сестрами в монастыре. Батюшка сказал мне так: „В душе своей глубже сознавай свое ничтожество; мысленно повергай себя к ногам сестер, но виду им не показывай; помни, что вручен жезл тебе, не игрушка какая-нибудь, потому берегись шуток, берегись фамильярного с их стороны обращения; избегай иметь особо приближенных; делай так, чтобы тебя боялись, и любили, и слушали. Знай, что не только за себя, но и за сестер своих дашь ответ Богу; главное, старайся не столько словами, сколько собственным примером внушать им страх Божий и в храме, и в трапезе, и в рукодельных послушаниях“.

Действительно, тяжелое иго начальническое порою мне, немощной, было не под силу, унывала я духом, находясь вдалеке от старца, по неопытности нуждаясь постоянно в его советах и наставлениях.

Помню, как я горько плакала у батюшки, говорила ему, что боюсь, погибну сама и другим не послужу ко спасению, а на это батюшка, утешая, говорил: „Так же и наш о. архимандрит Исаакий плакал целый год и унывал, тоже боялся за себя и за свое спасение, а ему на это почивший о. Иларион раз и сказал: „Что это ты малодушествуешь, врага веселишь?! Посмотри-ка в святцах, кто там святые?! Архиереи все да игумены; ведь за них молятся все, и паства, и братия; за молитвы-то их они и спасаются“. Так и ты не робей! За молитвы сестер спасешься и ты; только больше смиряйся, считай себя мысленно под всеми, недостойною всех“.