Преподобный Симеон Новый Богослов и православное предание

Симеон часто пользуется символикой огня. Он пишет о свете, который горит, подобно огню [1367] и имеет вид огненного облака [1368]; о солнце, которое является шарообразным и световидным огнем [1369]; о пламени Христова Божества [1370]; о горении Божественной любви и желания [1371]; о пламени, которое сходит в сердце [1372] и просвещает душу [1373]. Огонь этот Симеон определяет как»Божественный» [1374] и»духовный» [1375]. Согласно Симеону, Божественный огонь»неудержим, несотворен, невидим, безначален и нематериален, совершенно неизменен, равно как неописуем, неугасим, бессмертен, совершенно неуловим» [1376]. Описывая Божественный огонь, Симеон часто пользуется динамичными образами, связанными с символикой языков или кругов пламени:«О игра света! О движение огня! О круги пламени во мне!» [1377].

Подводя итоги сказанному в настоящем разделе, мы можем выделить некоторые наиболее характерные элементы учения Симеона о природе Божественного света и о его воздействии на человека:  1) этот свет — не тварный свет ума, но нетварный, Божественный свет Святой Троицы; 2) этот свет нематериален и воспринимается не чувственными глазами, а духовными»очами ума»; 3) этот свет не имеет очертаний и вида, будучи вне человеческих категорий размера и формы; 4) этот свет преображает всего человека, включая ум, душу и тело; 5) в этом свете может являться»Лик»Божий, но духовно, а не в видимом для глаз облике или форме.

Что же касается связи между Симеоном и предшествующими Отцами, то можно утверждать, что учение Симеона о видении света определенно имеет свою предысторию в святоотеческой литературе, в частности, в сочинениях Евагрия, Макария, Максима и Исаака Сирина. Однако то, что пишет Симеон, основано целиком на его собственном опыте. Симеон был не первым, кто заговорил об этом опыте, но он был безусловно первым и единственным из всех византийских писателей, для кого видение света являлось главной целью всех аскетических подвигов и добродетелей и кто с такой решительностью заявлял, что

Для того всякое подвижничество и всякое делание

Совершается нами, чтобы света Божественного,

Подобно светильнику, мы приобщились,

когда, как единый воск,

Душа вся отдается неприступному свету[1378].

4. Экстаз

Многие видения Божественного света носят у Симеона ярко выраженный экстатический характер: они сопровождаются потерей сознания, забвением обо всем окружающем, выходом ума (души) из тела. В настоящем разделе мы поговорим об экстазе у Симеона и сравним его учение и опыт с тем, что до Симеона было известно христианскому Преданию об этом мистическом феномене.

Термин (буквально — «выход»,«исход»,«исступление») несколько раз встречается в Септуагинте [1379]. В христианской аскетической литературе он использовался в двух значениях. Первое — абсолютно отрицательное: экстаз–исступление как утрата разума, сумасшествие, безумие, вызванное разными причинами, в особенности же грехами или бесами. Примеры такого понимания этого термина можно найти у Оригена и Евагрия: последний говорит о»конечном зле, исступлении рассудка и сумасшествии , а также о видении в воздухе множества бесов»как следствии гордыни [1380]. Ранее мы уже встречали подобное словоупотребление у Симеона Студита [1381].

Второе значение термина несет положительный заряд: как»изумление»или»удивление». Многие христианские писатели связывают его с особым мистическим состоянием, называемым»восхищением в Боге»: это состояние характеризуется выходом ума из тела и другими психофизическими явлениями. Экстаз в разных формах существовал во многих религиях: он встречался и в древней Греции, и в древнем Израиле [1382].

Ранней Церкви были известны многие примеры мистического экстаза. Экстаз Петра описан в Деян. 10:10 (ср. 22:17 и далее), экстаз Павла — во 2 Кор. 12:2–4. В последнем случае термин отсутствует: Павел говорит о человеке,«восхищенном» до третьего неба и не знавшем, находится ли он в теле или вне тела. Автор Апокалипсиса, говоря о своих экстатических состояниях, употребляет библейское выражение»быть в Духе «(см. Апок. 1:10; 4:2; 17:3; 21:10). В ранней Церкви экстаз часто сопровождался глоссолалией (говорением на языках), как случилось в Пятидесятницу (см. Деян. 2:4).