Преступление и совесть

— Господа депутаты Государственной думы, — начал Марков. — Для нас имеются три святыни: православная вера, царь — неограниченный самодержец — и русский народ. Мы — сторонники народности, сторонники идей, объявленных нашим монархом 17 октября. …Неправильную здесь нарисовали картину. Евреи в России словно чужеродное растение, питающееся соками других растений. То же самое и украинцы, стремящиеся отделиться от россиян…

Господа депутаты, нам придется воевать против революции не с кадетами, не с трудовиками, не с меньшевиками и даже не с эсерами. Все вместе взятые они схожи или с Керенским — этим адвокатом, или с Сазоновым — книгоиздателем, или с другим каким-нибудь конторщиком. Нам предстоит борьба с социал-демократической рабочей фракцией — с большевиками и им подобными…

— Выгнать большевиков из Думы!

— Лишить их депутатских прав!

Маркова эти возгласы подбодрили, и он заговорил еще горячей.

— К сожалению, к ним прислушиваются рабочие, к ним прислушиваются бунтовщики из инородцев. Это они являются кочегарами революции — подбрасывают в котел бесчисленное количество угля, чтобы паровоз мчал побыстрее, и не только к конституции. Они накачивают больше пара, чтобы паровоз мчал побыстрее к революции.

— Изгнать большевиков из Думы!.. — рвали глотки правые.

Пятерка депутатов от рабочих спокойно и с достоинством глядела на озверевшую публику — на реакционеров Государственной думы.

Петровский был счастлив: он оправдал святой наказ своих избирателей-рабочих, он приблизил свершение революции.

Часть третья

Накануне процесса

Конец сентября в Киеве стоял прекрасный — сухая, солнечная, безветренная погода ласкала и радовала. Тепло окутало город, опоясало площади и улицы солнечными лучами, которые проникали во все щели. Окрашивали позолотой бронзовые каштаны и серебристые тополя, которые словно стражи стояли вдоль разлинованных тротуаров и строгих бульваров. Верхние этажи домов тянулись в синеву небесной дали, где с писком сновали заблудившиеся ласточки.

Но жителей восхитительного южного города менее всего интересовала осенняя красота природы, их внимание привлекала трагедия, которая должна была разыграться в окружном суде. Газеты извещали, что двадцать пятого сентября начнется слушание дела о таинственном убийстве Андрея Ющинского и что на скамье подсудимых окажется еврей с черной бородой, служащий кирпичного завода Зайцева — Мендель Бейлис.

Из газет также было известно, что обвинителем на процессе назначен помощник прокурора Петербургской окружной судебной палаты Виппер, гражданскими истцами — присяжные поверенные Замысловский и Шмаков, защитниками — петербургские присяжные поверенные Карабчевский, Грузенберг, Зарудный, Маклаков и киевский присяжный поверенный Григорович-Барский. Что же касается заседателей — будет подобран специальный состав. О председателе суда упоминалось только, что это очень опытный пожилой человек, что его специально направили в Киев для ведения этого процесса.

Некоторые газеты намекнули, что роль Чаплинского, хоть он лично и не выступит обвинителем на процессе, еще не завершена. Подчеркивалось даже, что он был главным режиссером при подготовке процесса и поднялся в своей карьере на более высокую ступень именно потому, что подыскал — вернее, подставил — лиц, показания которых были направлены против человека с черной бородой, Бейлиса. А теперь, когда главным обвинителем на процессе выступит Виппер, что будет делать Чаплинский, к чему сведется его роль? И вот — говорилось — его режиссура еще не закончена. Все доносы, рапорты полиции о воззваниях и стачках в знак протеста против процесса — все это попадает в руки Чаплинского, а он уже принимает соответствующие меры. Для него, для этого низменного карьериста, теперь, накануне процесса, особенно хватает дел…

За день до начала процесса студент Политехнического института Станислав Ромашко постучал в дверь зубного врача Ратнера и спросил Якова. Дверь открыла мадам Ратнер, мать Якова, и первое, что ей бросилось в глаза, — эполеты на плечах студента, на которых под русской буквой «А» серебрились две ровные полоски. Женщина сразу же поинтересовалась, что это означает. Добродушный, полнощекий парень ответил, что Политехнический институт, в котором он имеет честь учиться, носит имя царя Александра Второго.

— А теперь, мадам, — смелее заговорил студент, — я прошу сказать мне, где я могу найти Яшу?

Женщина слегка покраснела, но не отставала от студента:

— Я скажу, но сначала объясните мне: зачем вам понадобился мой сын?

Ромашко улыбнулся, и от этого лицо его стало еще симпатичнее. Он колебался — ему было ясно, что о деле, по которому он пришел к Яше, не может быть и речи, даже одно лишнее слово может навредить.

— Меня удивляет, что мать такого разумного парня, как Яков, может разрешить себе задать такого рода вопрос, — ответил он тихо.

Подобного ответа женщина не ожидала.

Она почувствовала себя неловко, но попробовала выйти из создавшегося положения:

— Как звать вас, молодой человек?

— Стасик.

— А фамилия?

— Ромашко.

— Мать есть у вас?

— Да.

— А отец?

— Нет, умер.