Преступление и совесть

— Вы должны быть мужественны, Эстер. Мы не оставим вас в беде, — подбадривал женщину Тимка.

А тем временем Костенко подошел к кровати и быстро сунул что-то под одеяло.

Додик заметил это, но промолчал.

— Вы не скажете мне, когда отпустят моего Менделя? — со слезами на глазах спросила Эстер у Вайса.

— Скоро, очень скоро, — старался успокоить ее Тимка.

— А судить его будут?

— Думаю, что нет. Впрочем… Трудно сказать, — ответил Вайс.

— А что вы хотите, молодые люди, от меня? — поинтересовалась Эстер.

— Мы… мы… там под одеяло кое-что положили… Передали рабочие, от чистого сердца. Просили не падать духом. Крепитесь, — не зная, чем еще утешить женщину, бормотал Костенко. — Честные люди с вами…

— Премного вам благодарна за сочувствие.

— А соседи вас обижают? — спросил Тимка.

— Нет, они нас не трогают, но все равно страшно вам это должно быть понятно.

Исстрадавшейся женщине захотелось высказать все то, что давно наболело. Она рассказала, как в прошлом году ввалились к ним в дом жандармы и полицейские, как начали шарить и перетряхивать все в доме, искать в каждом углу, а потом увели Менделя.

Дети прислушивались к словам матери и с надеждой поглядывали на рабочих.

— Не нужно плакать, госпожа Бейлис, не следует унывать. Вашего мужа освободят.

— Хорошо, если б ваши слова сбылись…

— Мы еще зайдем к вам, — добродушно сказал Костенко.

У самого порога обе девочки забрались на руки к Костенко и к Вайсу, словно им тоже хотелось покинуть заброшенный, одинокий домик на заводском дворе.

— Слезайте! — прикрикнул на них Додик. — Глянь, как пристроились…

Девочки спустились на пол. Рабочие попрощались и ушли.

Ратнер распространяет воззвание

Уже в который раз Яков Ратнер кладет в почтовые ящики на дверях разных домов сложенные листы бумаги — и каждый раз, прежде чем опустить эти листы, оглядывается по сторонам. Он очень осторожно выполняет порученное ему дело.

Теперь Яков стоит у обитой темно-коричневым дерматином двери профессора Сикорского. Здесь нет ящика для писем и газет, нет даже простого отверстия. Студент постоял у двери в раздумье: «Как бы сделать, чтобы эта бумага попала в руки уважаемого профессора?»

На дверях дощечка с надписью: «Профессор Иван Алексеевич Сикорский. Прием три раза в неделю — по понедельникам, средам, пятницам». Указаны и часы приема. Сколько же осталось до начала приема? Ратнер вынул из брючного карманчика часы — ага, пятнадцать минут. Великолепно!

Надвинув на лоб студенческую фуражку и подняв воротник шинели, он медленно спустился со второго этажа и вышел на заснеженную улицу.

В памяти возникли строгие буквы, из которых складывались сильные слова, а из слов — логично аргументированные фразы воззвания «К русскому обществу». Многие газеты, напечатавшие воззвание, сразу были раскуплены. Но, независимо от этого, Ратнер и его друзья отпечатали на шапирографе десятки экземпляров воззвания и распространяли среди видных судебных работников, среди чиновников различных государственных учреждений, учителей, профессуры киевских высших учебных заведений и вообще среди интеллигенции.

Яков Ратнер взял на себя эту обязанность. Он добивался, чтобы воззвание попало ко всем, кто мог приложить руку к утверждению страшного, кровавого догмата — к реакционно настроенной части населения. В университете, например, он снабдил воззванием голубевских орлят, даже сам Владимир Голубев нашел экземпляр в кармане своей шинели. Сначала рассердился, стал ругаться, но потом из любопытства прочитал и забегал по коридорам университета, размахивая воззванием как знаменем. Очень уж хотелось ему узнать — кто с таким пафосом написал воззвание в защиту евреев…

Когда в одном из университетских коридоров вокруг Голубева собралась свора его приверженцев и он уже в который раз вопрошал: «Кто распространяет эту крамолу?», один из его крикунов неожиданно сказал:

— Владимир Степанович, для нас гораздо важнее узнать, кто составил эту бумажку.

— Да, да, — пробормотал Голубев, — кто занимается составлением таких безобразных прокламаций, хотел бы я знать…

— Хотите узнать кто? — спросил из толпы незнакомый голос. — Короленко Владимир Галактионович!

— Какой Короленко?..

…Ратнер шагал по морозной улице. Взглянул на часы. Пора. Уважаемый профессор готов начать свой прием.

И вот Ратнер у его дверей. Позвонил. Дверь открыла почтенная женщина в белоснежном чепце.

— Войдите, — пригласила она.

— Будьте любезны, передайте это письмо профессору.

— Проходите, Иван Алексеевич у себя в кабинете.

Вложив конверт в руку женщины и повторив свою просьбу, Ратнер повернулся и ушел. Теперь ему нужно доставить воззвание члену судебной палаты, о котором в городе говорят, будто он колеблется в своем мнении относительно виновности Бейлиса.

Медленно опускаются сумерки. Тяжелые тени покрывают улицы. С громоздких снежных шапок на крышах домов ветром сдувает отдельные снежинки. Колдовски поблескивая в свете электрических фонарей, они залетают Ратнеру за воротник. Вздрагивая, он стряхивает снежинки, вытирает влажный воротник, неприятно пристающий к шее.