Преступление и совесть

В киевских судебных кругах не читали такие либеральные газеты, как «Киевская мысль», к тому же некоторым казались эти газеты провинциальными, читаемыми только разночинной интеллигенцией, в основном мещанством. В судебных кругах ценили столичную, петербургскую, прессу — «Биржевые ведомости», в крайнем случае московские «Русские ведомости». Большинство даже считало признаком хорошего тона заглядывать в газеты, пропитанные монархистскими, черносотенными идеями. Поэтому читали «Новое время» Суворина, газету, известную своей пропагандой ненависти к революционерам и инородцам, и особенно своими неприкрытыми человеконенавистническими выступлениями против евреев.

Из киевских газет довольно популярен был «Киевлянин». Словно выпавшим в разгаре лета снегом стала появившаяся в этой газете статья, на один день опередившая статью Бразуля в «Киевской мысли». В ней сообщалось, что ученик Софийского духовного училища Андрей Ющинский был убит в «малине» Чеберяк.

В день, когда были опубликованы разоблачения Бразуля-Брушковского, в судебную палату, запыхавшись, вбежал студент Голубев и громко постучал в дверь кабинета Чаплинского. Не застав прокурора, он бросился к соседней двери и, попирая элементарные правила вежливости, распахнул ее и ввалился в кабинет.

— Где Чаплинский, господа?

Василий Павлович Буковский поднялся со своего места и не спеша подошел к двери, открыл ее и указал на следующую дверь в коридоре:

— Вот здесь, господин студент.

— Тот кабинет закрыт, — грубо бросил Голубев, — Чаплинского там нет.

— Так что вам от нас нужно? — поинтересовался Шишов.

— Чтобы сказали, где прокурор судебной палаты!

Шишов сердито поднялся.

— Молодой человек… — начал он.

Но Голубев не дал ему договорить.

— Я — Владимир Голубев, — сказал он, — а как ваша фамилия, господин судья?

— Это Шишов, Леонтий Иванович. Присядьте, пожалуйста, Владимир Степанович, — предложил Буковский.

— Нет времени, господа судьи! Сегодня у нас день траура, мы потеряли генерала на нашем фронте.

— Что это значит? — удивился Буковский.

— А что, не знаете? Умер «Киевлянин»!

— Кто умер, господин студент? — допытывался Буковский.

Прижмурив глаза под очками, Шишов издевательски посматривал на своего коллегу и при этом даже кивал головой. «Ему непонятно обыкновенное дело», — должно было означать выражение лица Шишова. А о разгоряченном студенте он подумал: «Вот он, кумир моего сына. Что-то есть в нем от дикого козла со сломанными рогами, хотя брыкается он довольно сильно…»

— О чем задумались, господин Шишов? Слышите, ваш коллега не понимает того, что газета, постоянно служившая нашим интересам, со вчерашнего дня умерла для нас. Да, да, совсем умерла! — И Буковскому: — Вам надлежало бы знать, господин судья, что «Киевлянин» начал служить нашим врагам, евреям… Как ваше имя?

— К чему вам мое имя, господин студент?

Шишов почувствовал в голосе своего коллеги трусость, это могло вызвать только отвращение. Он отвернулся, но затем, резко подавшись в сторону Голубева, промолвил с сарказмом:

— Фамилия моего коллеги Буковский, а звать его Василий Павлович, если вам угодно это знать, господин студент.

— А вы — Шишов… Очень рад познакомиться, господин Шишов. С вашим сыном я давно знаком, мы очень дружны. Вероятно, он говорил вам.

— Очень рад, господин студент.

— Я не сомневался, что вас это может порадовать. Он довольно удачливый, ваш Анатолий.

«Кукушка хвалит петуха, а петух…» — подумал Шишов.

— Что скажете о вонючих бомбах, господа судьи? — спросил студент, без стеснения развалившись в кресле.

— Вонючие бомбы?.. — не понял Буковский. — Что это за вонючие бомбы?

— Ну, газеты со своими истеричными воплями… Послушайте же, вы должны сказать свое слово против этих еврейских газет!

Взяв со стола Буковского лист чистой бумаги, Голубев продолжал:

— Вот я приблизительно набросаю текст протеста, а вы подпишите.

— Мы сами грамотны, не утруждайте себя, господин студент, — с иронией проговорил Шишов.

— Не каждый напишет так, как я, — все еще горячился студент, продолжая водить пером по бумаге.

— Я ведь сказал вам, господин студент… — повторил Шишов, заметив, что Буковский подмигивает ему, прикладывая палец к губам, призывая молчать.

Шишов подбежал к двери, раскрыл ее и проворно, вовсе не по годам, выбежал в коридор. Через минуту вернулся и сообщил:

— Господин прокурор только что вошел к себе в кабинет.

— Господин Чаплинский? — переспросил Буковский.

— Вы уж сами напишите, господа судьи, — сказал Голубев, отодвинув на край стола бумагу, на которой начал было писать, и быстро вышел.

Шишов взял со стола бумагу и, даже не взглянув на своего коллегу, изорвал в клочки. Затем брезгливо бросил их в корзину, вытащил платок и вытер им руки.

Буковский молча отвернулся от Шишова, но, не выдержав, спросил:

— Чего он хотел, Леонтий Иванович?

Сделав несколько шагов по комнате, Шишов молча взял газету «Киевлянин» и приблизился к Буковскому.

— Понимаете, Василий Павлович, — сказал он, — если уж Пихно и Шульгин осмелились такое напечатать в этом органе, то это означает…