Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Только теперь Амаро поглядел на эту даму, и она показалась ему королевой или Богиней — высокая, статная, с великолепными плечами и грудью; чуть волнистые волосы оттеняли белизну гордого лица с орлиным профилем Марии-Антуанетты. Черное платье с квадратным вырезом и длинным треном, обшитым черными кружевами, резко выделялось на матово-светлом фоне гостиной. Грудь и руки были покрыты черным газом, сквозь который просвечивала кожа. Казалось, то была античная статуя из мрамора, оживленная током юной и жаркой крови.

Улыбаясь, она вполголоса говорила что-то на неизвестном Амаро шепелявом языке, то раскрывая, то закрывая черный веер, а красивый блондин слушал, покручивая кончик белокурого уса и глядя на свою собеседницу сквозь квадратное стеклышко монокля.

— А что, народ в вашем приходе верующий, сеньор Амаро? — спрашивала графиня.

— Да, очень; хороший народ.

— Если где еще можно встретить подлинную веру, так только в деревне, — проговорила графиня назидательным тоном и посетовала на тяжкую обязанность жить в городе, в плену современной роскоши: как бы ей хотелось навсегда поселиться в милой усадьбе Каркавелос, молиться в старенькой часовне, беседовать с добросердечными поселянами! В голосе ее слышались растроганные нотки.

Толстощекий юноша посмеивался.

— Бросьте, кузина! Бросьте! Нет! Если бы меня заставили слушать мессу в деревенской часовне, я бы, ей-богу, веру потерял!.. Не понимаю, например, религии без музыки… Представляете себе церковный праздник без хорошего контральто?

— Конечно, с музыкой красивее, — сказал Амаро.

— Еще бы! Совсем другое дело! Искусство придает религии ни с чем не сравнимое cachet[5]. Помните, кузина, того тенора… Как его звали? Да, Видальти. Вспомните, как пел Видальти в великий четверг, в церкви при английском кладбище. Особенно «Tantum ergo»!^{17}

— А мне он больше понравился в «Бале-маскараде», — возразила графиня.

— Трудно сказать, кузина, трудно сказать!

Красивый блондин подошел пожать руку графине и, улыбаясь, сказал ей что-то вполголоса. Амаро загляделся на его изящную осанку, отметил мягкий взгляд голубых глаз; молодой человек уронил перчатку, и падре Амаро услужливо поднял ее. Когда юноша вышел, Тереза тихо подошла к окну и некоторое время смотрела на улицу, потом небрежно опустилась на кушетку, и фигура ее показалась Амаро еще великолепней.

Томно повернувшись к толстощекому юноше, она сказала:

— Пойдем, Жоан?

Графиня заговорила с ней об Амаро.

— Представь себе, падре Амаро рос вместе со мной в Бенфике.

Амаро покраснел; красавица остановила на нем свои прекрасные черные глаза, мерцавшие влажно, как черный атлас, облитый водой.

— Вы служите в провинции? — спросила она, подавив зевок.

— Да, сеньора, только на днях приехал.

— В деревне? — продолжала она, лениво играя веером. На ее тонких пальцах сверкали драгоценные перстни.

Поглаживая ручку зонтика, Амаро ответил:

— В горах, сеньора.

— Вообрази! — горячо заговорила графиня. — Это просто кошмар. Все утопает в снегу, церковь такая бедная, что даже крыша провалилась, кругом одни пастухи. Что-то ужасное! Я просила министра, нельзя ли его перевести оттуда. Ты тоже попроси.

— О чем? — сказала Тереза.

Графиня объяснила, что Амаро подал ходатайство о переводе в приход получше. Потом вспомнила, как ее покойница мать любила Амаро…

— Просто души в нем не чаяла. Как она вас называла? Помните?

— Я не знаю, сеньора.

— Святой Лихорад!.. Забавно, правда? Сеньор Амаро был такой желтенький, вечно пропадал в часовне…

Но Тереза заметила, обращаясь к графине:

— А знаешь, на кого похож сеньор падре Амаро?

Графиня вперила в священника внимательный взор, толстощекий молодой человек поднес к глазам лорнет.

— На того пианиста, что приезжал в прошлом году, правда? Забыла его имя…

— Я помню: Жаллет, — подсказала графиня. — Пожалуй! Только волосы совсем не такие.

— Конечно. У пианиста не было тонзуры!

Амаро покраснел как рак. Тереза поднялась, волоча свой великолепный шлейф, и села к роялю.

— Вы любите музыку?

— В семинарии нас обучали музыке, сеньора.

Она пробежала пальцами по клавишам — инструмент отозвался глубокими, чистыми звуками — и стала наигрывать мелодию из «Риголетто»: ту арию, напоминающую «Менуэт» Моцарта, которую поет в первом действии Франциск I, покидая праздник и прощаясь с госпожой де Креси^{20}; в безутешном ритме этой мелодии — отрешенная печаль любви, которой суждено умереть, бессилие рук, которые размыкаются в минуту последнего расставания.