Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Амаро был в восторге. Эта пышная, облачно-белая зала, страстное звучание рояля, грудь Терезы, сиявшая сквозь прозрачную черноту газа, ее царственные косы, купы деревьев в саду аристократического особняка — все это смутно говорило ему об иной, красивой жизни, похожей на роман; в этом незнакомом мире ходят по бесценным коврам, ездят в изящных ландо, покачиваясь на пружинных подушках, упиваются оперными ариями, предаются изысканной меланхолии, вкушают любовь, неведомую другим людям. Утонув в мягком сиденье кушетки, он вспоминал под гармоничные звуки музыки столовую своей тетки, пропахшую луковым соусом, и чувствовал себя нищим, который впервые отведал крема, и силится продлить удовольствие, и думает о том, что скоро ему снова грызть черствые корки и брести по пыльным дорогам.

Между тем Тереза вдруг бросила арию из «Риголетто» и запела старинную английскую песню Гайдна, так проникновенно говорящую о тоске и разлуке:

The village seems dead and asleep.
When Lubin is away…[6]

Раздался возглас: «Браво! Браво!» — и в дверях, мягко хлопая в ладоши, появился министр юстиции. — Прекрасно! Великолепно!

— У меня к вам просьба, сеньор Корреа, — сказала Тереза, тотчас встав с табурета.

Министр поспешил к ней предупредительно и галантно:

— Чем могу служить, милая сеньора?

Граф и господин с роскошными бакенбардами тоже вошли в гостиную, все еще продолжая спорить.

— У нас с Жоаной общая просьба, — сказала Тереза министру.

— Я уже просила вас об этом! Даже два раза! — подтвердила графиня.

— Милые мои сеньоры! — улыбался министр, с довольным видом располагаясь в кресле и поудобнее вытягивая ноги. — Говорите! Требуйте! Что-нибудь очень серьезное? Боже мой, обещаю вам, обещаю торжественно…

— Хорошо! — сказала Тереза, слегка хлопнув его веером по руке. — В таком случае признавайтесь, какие у вас имеются вакантные приходы, только получше?

— А! — воскликнул министр, поняв, в чем дело, и внимательно посмотрел на Амаро; тот съежился и покраснел.

Господин с бакенбардами, стоявший тут же и скромно побрякивавший своими брелоками, выступил вперед и дал нужные сведения:

— Из вакантных приходов самый лучший — Лейрия, главный город округа и центр епископата.

— Лейрия? — повторила Тереза. — Я слышала про Лейрию: там есть какие-то руины?

— Крепость, сеньора, воздвигнутая еще доном Динисом^{21}.

— Лейрия нам подойдет!

— Но позвольте, позвольте! — встревожился министр. — Лейрия довольно большой город, резиденция епископата… Сеньор падре Амаро — еще совсем молодой священник…

— Что же из этого, сеньор Корреа! — воскликнула Тереза. — А сами-то вы разве стары?

Министр с улыбкой поклонился.

— Скажи и ты хоть слово! — обратилась графиня к мужу, который нежно почесывал головку попугая.

— По-моему, это излишне; бедный Корреа и так положен на обе лопатки! Кузина Тереза сказала, что он молодой человек.

— Помилуй! — возразил министр. — Не вижу тут особенного преувеличения; не настолько уж я древен…

— Несчастный! — закричал граф. — Вспомни: уже в тысяча восемьсот двадцатом году ты затевал политические заговоры!

— Это был мой отец! Бессовестный клеветник! Это был мой отец!

Все смеялись.

— Итак, сеньор Корреа, — заключила Тереза, — вопрос решен. Падре Амаро назначается в Лейрию.

— Ну, пускай, пускай, сдаюсь, — отвечал министр, махнув рукой, — но имейте в виду: это тирания!

— Thank you[7], — сказала Тереза, протягивая ему руку.

— Сегодня вы неузнаваемы, сударыня, — заметил министр, любуясь ею.

— Сегодня я счастлива, — отвечала красавица.

Потупив глаза, она рассеянно водила пальцем по своей шелковой юбке, потом подошла к роялю и снова запела нежную английскую песню:

The village seems dead and asleep,
When Lubin is away…

Граф направился к Амаро; священник встал с кресла.

— Все в порядке, Корреа снесется с епископом. Через неделю вы получите назначение. Можете ни о чем не беспокоиться.

Амаро склонился в раболепном поклоне и пробормотал министру, уже стоявшему у рояля:

— Сеньор министр, разрешите поблагодарить вас…

— Благодарите графиню, — ответил с улыбкой министр.

— Сеньора, я стольким вам обязан, — пролепетал Амаро, согнувшись чуть не до земли и приближаясь к доне Жоане.

— О, не мне, а Терезе! Кажется, она хочет заранее получить отпущение.

— Сударыня, — поспешил он к Терезе.

— Помяните меня в своих молитвах, сеньор падре Амаро! — сказала та, и через минуту голос ее снова плакал о том, как грустно в деревне, когда Любина нет!