Преступление в Орсивале

– Ради бога, выслушайте меня, и вы все поймете. Я буду искренен и чистосердечен, как наедине с собой, и вам станут понятны мои колебания, недомолвки – словом, все мое поведение со вчерашнего дня.

– Слушаю вас, сударь.

– Невеселая это история. Я дожил до тех лет, когда судьба человека, как говорится, уже устоялась, и вдруг смерть отняла у меня жену и двух сыновей, всю мою радость, все мои упования в этом мире. Я оказался один, подобно потерпевшему кораблекрушение в открытом море, и не было ни одного обломка вокруг, за который я мог бы уцепиться. Я был словно тело без души, но вот случай привел меня в Орсиваль. Там я встретил Лоранс. Ей только что исполнилось пятнадцать лет, и никогда еще в одном создании Божьем не соединялись такой ум, грация, невинность и красота.

Я подружился с Куртуа, и вскоре Лоранс стала мне как дочь. Конечно, я и тогда уже ее любил, но сам себе в этом еще не признавался, сам себя не понимал. Она была такая юная, а у меня уже волосы поседели. Я тешил себя мыслью, что питаю к ней отцовские чувства, а она и впрямь любила меня, как отца. Сколько блаженных часов я провел, слушая ее милый лепет, ее простодушные признания! Когда я видел, как она бегает по дорожкам моего сада, обрывает розы, которые я для нее выращивал, опустошает мою оранжерею, я был счастлив и благодарил Бога за бесценный дар – жизнь. В ту пору я мечтал до конца дней своих быть рядом с нею, я охотно воображал себе, как она выйдет замуж за достойного человека, который сумеет дать ей счастье, а я, который был раньше поверенным тайн молоденькой девушки, останусь другом взрослой женщины. Я только потому и заботился о своем состоянии – а оно немалое, – что думал о ее будущих детях: я копил деньги для них. Бедная Лоранс, бедная девочка!

Лекоку что-то не сиделось в кресле: он ерзал, кашлял, утирался платком, рискуя стереть весь грим. Словом, он был растроган больше, чем хотел показать.

– Однажды, – продолжал папаша Планта, – мой друг Куртуа сказал мне, что подумывает о браке дочери с графом де Треморелем. В тот день я понял, как глубоко люблю ее. Мне пришлось изведать жесточайшие муки, которые невозможно описать. Это было как огонь, который долго тлел и вдруг, когда отворили окно, вспыхнул и охватил весь дом. Каково это – сознавать себя стариком и любить дитя! Я думал, что сойду с ума. Я звал на помощь доводы рассудка, смеялся над собой, да где там! Разве разум или сарказм могут победить страсть? «Старый ты, жалкий селадон, – убеждал я себя. – Как тебе не стыдно, молчи лучше!» И я страдал молча. В довершение всего Лоранс избрала меня поверенным своих тайн – какая пытка! Она навещала меня, чтобы поговорить об Экторе. Все в нем восхищало ее. Ей казалось, что он особенный, не такой, как все, – с ним даже сравнивать никого нельзя. Она восторгалась тем, как он сидит на лошади, каждое его словцо казалось ей верхом изысканности. Я сходил с ума, это верно, но и она сошла с ума тоже.

– Вы же знали, сударь, что за мерзавец этот Треморель!

– Увы, тогда я об этом не подозревал. Какое мне, в сущности, было дело до этого человека, гостившего в «Тенистом доле»? Но в тот день, когда я узнал, что он хочет похитить мое драгоценнейшее сокровище, что ему отдают Лоранс, я решил его изучить. Если бы оказалось, что он достоин ее, это принесло бы мне хоть некоторое утешение. Поэтому я начал за ним наблюдать, как вы наблюдаете за преступником, которого выслеживаете. Сколько раз в ту пору я ездил в Париж, пытаясь проникнуть в жизнь графа! Я занялся вашим ремеслом, расспрашивал всех, кого знал, и чем больше узнавал о Тремореле, тем сильнее его презирал. Так я проник в тайну его свиданий с мисс Фэнси, догадался о его отношениях с Бертой.

– И молчали?

– Да, молчал из соображений чести. Разве вправе я был из-за своей смехотворной, безнадежной любви обесчестить друга, разрушить его счастье, погубить жизнь? Я молчал, ограничившись тем, что рассказал Куртуа о мисс Фэнси, но он только посмеялся над этой, как он выразился, интрижкой. Когда же я отважился на несколько неодобрительных слов о Тремореле при Лоранс, она попросту перестала меня навещать.

– Ах, господин Планта! – вскричал сыщик. – Мне бы недостало ни вашего терпения, ни вашего великодушия.

– Просто вы моложе, сударь. Да что там говорить, я люто возненавидел Тремореля. Видя, как три столь разные женщины без памяти любят его, я задавался вопросом: «Да чем же он их так пленил?»

– Да, – пробормотал Лекок, отвечая на невысказанную мысль старика, – женщины часто заблуждаются, они судят о людях не так, как мы.