Преступник и толпа (сборник)

Общая вера, общая страсть, общая цель – такова жизненная основа этого странного живого существа, которое мы называем толпой, основа, в свою очередь, обусловливаемая тем двояким контагием, о котором мы только что говорили. От особенностей этих руководящих страстей, идей и целей зависит и различие между толпами в гораздо большей степени, чем от климатических и расовых отличий составляющих эти толпы членов. Мы встречаем здесь и преступность, зависящую от темперамента или, скорее, от характера, и преступность, так сказать, случайную; словом, находим то же самое, что давно уже было подмечено при изучении индивидуального преступления; но это различие в характере преступности выступает здесь с большей ясностью и определенностью. Без всякого сомнения, существуют сборища и тайные общества, при самом своем возникновении уже наклонные к преступлению подобно тому, как бывают так называемые преступники от рождения. Факты первого рода объясняют нам истинное значение «врожденной преступности», под которой следует разуметь привычное и уже с самого начала наиболее охотно принимаемое направление к злым действиям тех сил, которые сами по себе могли бы быть направлены в совершенно другую сторону.

Правда, следует установить более или менее резкое различие между толпами и тайными обществами, хотя случайно и совершающими преступления, но созданными под влиянием мотивов, нисколько не преступных и не лишенных даже известного рода благородства, и между теми шайками, которые, как, например, Chauffeurs в 1880 году или Camorra и Mala vita, организованы с прямой целью убийства и воровства. Однако не подлежит сомнению и то, что толпы и тайные общества, хотя бы только случайно принявшие преступный характер, часто становятся наиболее опасными и разрушительными, так как они-то именно и распространяются наиболее широко и поражают наблюдателя странным сочетанием величия и силы с чудовищной жестокостью.

Sighele в своем недавнем и глубоко содержательном произведении Folia delinquente («Преступная толпа») совершенно справедливо замечает, что вопреки сказанной случайно Спенсером мысли социальное целое очень часто отличается от составляющих его индивидуумов, а не является только простой их суммой.

Я со своей стороны добавлю, что иногда оно представляет как бы произведение (produit), когда составляющие его элементы однородны, иногда же оно составляет род алгебраической суммы (combinaison), когда элементы различны. В первом случае совершенно одинаковые чувства, которыми воодушевлены все члены общественного целого, внезапно возвышаются до крайней степени напряжения, взаимно поддерживая и усиливая друг друга как бы путем взаимного помножения. Это-то обстоятельство и объясняет нам, почему коллективная преступность группы лиц, соединяемых в одно целое или благодаря простой случайности, или в силу взаимного психического сродства, и действующих в одном и том же направлении, – почему эта коллективная преступность далеко превосходит среднюю величину преступностей частных лиц. Этим же обстоятельством объясняется и то, что коллективный эгоизм в тысячу раз властнее и интенсивнее, чем частные составляющие его эгоизмы.

Во втором случае социальное целое является совершенно своеобразным результатом, как бы равнодействующей множества расходящихся в разные стороны и даже прямо противоположных тенденций, представляемых составляющими его индивидами, соединенными в пылу лихорадочного возбуждения лишь на время их общего действия.

Но прежде всего заметим, что как бы ни была, по-видимому, благородна и законна та цель, которая создает толпу, образование последней во всяком случае представляет несомненный шаг назад в социальной эволюции, потому что чем теснее и крепче общественная связь, тем более она становится исключительной. Все эти люди, между которыми, как кровь между клеточками нашего организма, циркулирует экзальтированное чувство их солидарности, являющееся последствием их взаимного возбуждения, – все они тотчас же становятся совершенно чуждыми остальному человечеству, не входящему в их группу, делаются не способными сочувствовать страданиям других людей, еще недавно бывших их братьями и согражданами, а теперь ставших для них совершенно чуждыми или даже врагами, годными лишь к тому, чтобы их жечь, убивать или грабить. В этом можно видеть возвращение к нравственному состоянию диких, связанных между собой лишь союзом примитивной семьи, хотя я далек от того, чтобы видеть здесь проявление атавизма и говорю о нем только метафорически.